Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад
Шрифт:
Лучшие перьевые ручки делались из лебединых перьев.
По-английски самка лебедя будет «pen» – то же самое, что «ручка», «перо».
Праворукие писатели предпочитали перья с кончика левого крыла, изогнутые наружу, чтобы не мешали видеть.
За стеклянной стеной галереи в большом городе концептуалистка сидит у прялки и прядет нить из перьев, сидит у станка и ткет полотно для рубашечек. Вокруг летает пух, сбиваясь на полу в рыхлые пыльные комки. Из носа у концептуалистки течет; заработала аллергию.
Перья тоже ей жалят пальцы, словно крапива.
«Не дотягивает до уровня ее лучшей работы…» «У нашей концептуалистки выпало ее знаменитое жало?» «Воодушевляющий тон последнего перформанса – желанный сдвиг после замкнутости и горечи „Жгучего“ шоу, однако рубашки из перьев, пусть и очень эффектные, предлагают нам слишком легкое и поверхностное решение болезненного вопроса о женском домашнем рабстве. Художница обращается к избитой метафоре полета…» «Возможно, повторяя собственную работу с незначительными вариациями, художница чутко ловит новый тренд повторения недавних событий, проигрывания их заново… но, может быть, у нее просто нет новых идей?» «Хотя память о пережитой боли навсегда осталась у художницы вместе со шрамами, посеребрившими ее руки, мотив физического страдания исчез из ее новой, более мягкой работы, и мы наблюдаем соответствующий спад напряженности…» «Эта фишка уже стара. Интересно, неужели после еще шести лет молчания это хоть кому-то будет интересно?»
В зале жарко, воздух спертый. Жалит горло, словно крапива. Или щекочет, как перья. В любом случае ей очень трудно дышать. Нет, воздух тут ни при чем, это пряжа обвилась вокруг шеи – дети здесь, они нашлись – бродили где-то в лесу, их заперли в очередном старом замке, такая радость, они скачут вокруг матери, концептуалистки, с клубком пряжи, который где-то нашли, и совсем не понимают, никто не понимает, как туго петли стягивают горло. Если только это не братья, которые наконец-то пришли, наконец-то благодарят ее, все шестеро, оторвавшись от своих барбекю, разбойничьих логов, онлайн-покера с высокими ставками, от своих замков, своих принцесс – конечно, их привел самый младший, инвалид. Как только у концептуалистки подкашиваются ноги, они клювами рвут нити на горле, обмахивают ее огромными крыльями, поднимают с пола красными, очень красными лапами и вяжут сеть – они тоже умеют вязать, получается сеть из крапивы, братья берут ее клювами за края и поднимают концептуалистку в небо, огромные крылья плещут вокруг, вот она уже высоко над городом, и прямо перед ней вздымается стеклянная гора…
Или ее приводит в чувство тот парень на курьих ногах – сапоги он скинул, так свободнее, – и женщина с серебряными руками обмахивает ей лицо одной из ее же рубашек. Что случилось? Должно быть, оскользнулась на стеклянной горе и упала. К счастью, у нее осталась салфетка с куриными косточками, концептуалистка вставляет одну в трещину на стекле, пробует, выдержит ли косточка ее вес, и взбирается выше. Вперед! Выше и выше в вихрь неба, взгляд прикован к вершине, лишь колени чуть заметно дрожат. Она уже почти у вершины. Еще шаг – и она сможет… но салфетка пуста. Концептуалистка отрубает – но чем? – нет, откусывает – себе мизинец. Наступая на него, взбирается на вершину.
Там огромная арка и дверь. Запертая, конечно, но сойдет и куриная косточка вместо ключа.
Концептуалистка аккуратно разворачивает заляпанную салфетку. Там ничего нет!
А в галерею заходят шестеро грабителей. Всем понятно, что это грабители, – на них черные маски и черные накидки. Они маленького роста – дети или гномы. Все похожи как две капли воды, кроме последнего, шестого. У него из-под накидки, там, где должна быть левая рука, торчит что-то большое и белое, почти подметая пол. Мягкое и белое.
Они даже не смотрят на кошельки, часы, кольца, мобильники, которые посетители побросали на пол, не дожидаясь их приказаний, они идут прямо к стене с экспонатами и надевают рубашечки – так спокойно и буднично, как люди одеваются по утрам. Каждому как раз по рубашке. Само собой, грабитель с белой штуковиной под накидкой – ладно, крылом – выбирает рубашку без левого рукава. Идет прямо к ней, будто знал, что она тут
Концептуалистка берет рубашку, надевает ее. И падает в небо, расправляя крылья.
Концептуалистка берет нож и отрезает мизинец. Вставляет его в замочную скважину на стеклянной горе, замок мягко щелкает и отмыкается. Внутри трое ее детей и шестеро братьев – ждут с распростертыми руками, распахнутыми крыльями, рук одиннадцать, крыло одно.
Концептуалистка берется за лебедку. (Та ее щиплет.)
Концептуалистка берет клубок нитей.
Концептуалистка берет телефонную трубку и заказывает билет во Флориду.
Мужчина спит, положив руку любовнику на грудь. В темном воздухе над кроватью бьется его крыло; мужчине, конечно, снится полет. Но вторая рука держится крепко.
А еще где-то трепещут женские руки, все в серебристых шрамах. Ей тоже снится полет. Нет, она спит и летит, откинувшись на сиденье у иллюминатора и сложив на коленях свои скрюченные, израненные, серебрящиеся руки.
– Я мало что понимаю в рукоделии, – говорит женщина с серебряными руками. – Тому есть две явные причины. И все-таки – неужели обязательны только крапива или перья, перья или крапива? Может, попробуете сделать что-нибудь с пряжей?
В комнате сидит девушка. Сквозь стекло падают косые лучи, согревают ей колено, освещают открытую книгу.
Ты читаешь на ходу, читает она. Ты не видишь собственных ног. Распахнутые страницы скользят над тротуаром, пятнистые от теней листвы, лунного света, уличных фонарей. Над континентами тени, континентами света. Книга – птица с белыми крыльями. Ты и есть птица. Читая, ты можешь летать. И сейчас летишь.
В детстве я прочла сотни сказок – я изучала их как источник информации, которая непременно когда-то понадобится, так что я познакомилась со многими версиями сказки братьев Гримм под названием «Шесть лебедей». Поэтому история вызывает у меня противоречивое ощущение – его я старалась уловить и в моей версии: навязчивый повтор с вариациями. Однако все версии сказки сходятся в одном: девушка не закончила шить последний рукав последней рубашки, и ее младший брат остался с крылом вместо одной руки. Эта деталь, омрачающая счастливый конец, кажется мне очень правдоподобной – остается напоминание о ее страданиях, его страданиях. Кроме того, здесь наверняка виден намек: жажда полета лишь рядится в людскую одежду. Я всегда считала это явным упущением сказки – сестра наверняка завидовала животной свободе братьев, хоть и старалась изо всех сил избавить их от нее.
– Ш. Дж.
Джойэлль Максуини
Теплый рот
Перевод с английского Шаши Мартыновой
Германия. «Бременские музыканты» братьев Гримм
Теплорот: Брадочёс, чего это ты разлегся тут на дороге, и челюсть-то себе в самые мозги засунул, а потроха-то все нараспашку, будто ты шоссе заглотить хочешь?
Брадочёс: Теплорот, бывали времена, шарахался я по разделительным полосам да помойными обочинами, головою в петле виниловой от пивной упаковки, и кольца от банок золотили мне зубья. Жир по пакетам из-под тако мог на лету слизывать. Пенопласт был мне хлеб. Эх, где ж она, та жизнь хорошая, далека от меня, простертого в мольбе, а голова моя давлена джипом на большой скорости!