Мать моя — колдунья или шлюха
Шрифт:
Я протягиваю к голосу руки, я прошу: «Вернись ко мне».
Сейчас свершится чудо: Павел проявится из пустоты, заглушит звуки, рождающиеся в материной комнате, меня освободит от нестерпимой боли внутри.
Но звенит на одной ноте голос матери:
— Пей чай, приходи в себя.
Мать не говорила с ним раньше, до близости, как говорит со всеми! Почему ему сделала исключение? И мать отвечает мне, словно слышит мой вопрос:
— Тебе дам путь.
Мальчик не задаёт вопросов «какой путь?», «почему ты дашь путь именно мне?». Не глядя на
Зачем она это сделала?
Сколько «зачем» в моей жизни, связанных с матерью! И ни на одно из них ответа нет.
— Ты чист. Ты обладаешь силой, о которой пока не подозреваешь. Одни расхищают подаренное Богом, истончают слой живой почвы, приближая катастрофу, другие — убивают…
— Чего ты хочешь от меня? — Голос мальчика смят испугом.
— Ты — из тех, кому предназначено остановить гибель земной жизни.
— Как?
Иду к двери — вдруг она ответит тихо, и я не расслышу? Я не хочу больше таиться, я хочу, чтобы она узнала, как узнал Павел: я слушаю её жизнь.
«И ничего не понимаешь», — голос Павла.
Боюсь повернуть голову, голос — сзади. Может, Павел ещё что-нибудь скажет? Говорит мать:
— Я наделила тебя силой.
— Нет, ты опустошила меня. Я утерял всё, что делало меня мной: уверенность в себе… я беспомощен, как грудной.
Голос у него низкий, а слышно — мальчишка.
Почему мать его наделила силой, а не меня? Почему доверяет ему? Если бы она захотела, я стал бы сильным. И я выполнил бы всё, что она приказала бы мне!
— Тебе только кажется это. Ты не опустошён, ты полон как никогда, только эта полнота — иная. Не задиры, не тщеславна. Потерпи, ты ощутишь. Я передала тебе свою энергию, я наполнила тебя силой. А теперь иди.
— Куда «иди»? Теперь я за тебя отвечаю и должен быть с тобой, я не имею права оставить тебя без защиты. Почему ты гонишь меня?
— Потому что я устала и должна восстановить свои силы. Потому что тебе я не могу дать больше ничего. И ты мне больше не нужен. И мне не нужно, чтобы ты отвечал за меня и защищал меня. И я тебе больше не нужна. Твой путь — без меня. Никогда сюда не приходи. Но исполни то, что я сказала тебе.
— Но ты ничего не сказала. Что я должен делать?
— Ты узнаешь об этом, когда останешься без меня. Я только проводник, я должна была передать тебе высшую волю.
— Я должен остановить убийц, эгоистов, разрушителей всех видов… — то ли спросил, то ли утвердил он. — Но ведь их много, а я один, как могу я оказаться сразу во всех точках Земли, где творится зло? Никогда не сумею сделать это!
Но мать не ответила. Она сидела уронив руки, лбом касаясь стола. И мальчик встал, и пошёл к двери. Тощ, лохмат. Он не оглянулся, и я не увидел его лица.
Хлопнула дверь.
Первый порыв — кинуться к матери, помочь ей чем-то. Но она неподвижна. Может, умерла, как Павел? Я уже делаю движение к ней, но снова меня останавливает Павел: «Не тронь её».
И снова я не поворачиваю
Роза и планета.
Я видел розы, их приносили воспитательницам на праздники. Я видел розы на нашем круглом столе, их приносили матери её гости. Но моей розы у меня не было. У Маленького Принца есть. Сегодня я — Маленький Принц, и его роза — моя. Павел учил меня читать, кое-какие буквы я знаю, но смысл общий не улавливаю. Зато помню всё, что читал мне Павел, и повторяю его слова, его интонации. Говорю тихо, чтобы не услышала мать. Пусть она восстанавливает свои силы. А восстановит, может быть, увидит меня, захочет говорить со мной.
Но мать утонула в тишине нашего дома и в тот вечер, и в последующие. С ней что-то происходило — не приводила мужчин, после работы лежала лицом к стене.
Лишь однажды нашу тишину нарушил Вилен. Он впал в квартиру, когда мать открыла дверь после жалкого короткого звонка.
Я не узнал его в тощем старике. И волосы — не его: немытыми серыми сосульками свисают на лоб.
— Спаси! Я всё понял, всё пережил, ощутил муки всех, как ты велела, я больше не буду.
Это «больше не буду» — из детского сада. «Не спасай его, мама!» — хочу крикнуть я.
— Стоит тебе сесть в своё кресло, ты начнёшь всё сначала. Ты изнутри сгнивший, смердишь. Тебе нельзя жить.
— Я хочу жить! — Он на коленях перед матерью, цепляется за неё тощими скрюченными руками. — Спаси!
Она отталкивает его и уходит из дома. Он ползёт за ней к двери, он выползает из нашего дома навсегда. Тощий червяк, съехавший с лица.
ЭПИЛОГ
Мать окутана плотной непроницаемой бронёй. Ни она меня не видит, ни мне не пробиться к ней.
Вон ползёт тараканёнок, тараканский ребёнок. Ну и чем я отличаюсь от него? Да, я легко могу раздавить его. Но и меня так же легко кто-то может раздавить. Кто, я даже не узнаю, как не узнает этого тараканский ребёнок, ведь он не может увидеть меня.
Еда Павла кончилась.
Я мог кинуться к матери и начать трясти её: «Купи мне продуктов, я умею готовить». Но силы, способной довести меня до матери, нет.
Я мог пойти к тёте Шуре, и она стала бы кормить меня без всяких денег, как своего внука. Но нет сил выйти из дома.
Прижав мишку к груди, целый день я стою у окна.
Серое здание с решётками — не лучшее зрелище, я предпочёл бы деревья, те, что окружали нас с Павлом в лесу, или спектакли, что мы с Павлом смотрели в театре, или ёлку с игрушками в громадном зале, там мне дали подарок с апельсином, печеньями и конфетами. Но выбора у меня нет, никогда больше до тех мест, куда возил меня Павел, я не доберусь. У меня есть только это окно, и за ним — серое здание.
Птицы не садятся на него, пролетают мимо.