Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
– Я тебя снова к Никифору Сумарокову наняла.
"Вот, - думаю, - от волка убежала, на медведя попала. Волк не доел, так медведь загрызет".
Весь день я вздыхаю. Вздыхаю да молчу, да ответа не даю. Знаю, каковы они есть, Сумароковы; кому неизведано, а у меня отведано.
Вот и воскресенье пришло. Мать велит собираться, надо ехать к новым хозяевам. Ушла я на печь, вздумала поупрямиться. Мать раз сказала и два сказала:
– Слезай!
А я все посиживаю. Потом
– Слезай. А то, как вздумаю бить, так и с печи стащу.
Ну, думаю, видно, надо сойти. Уши выше головы не бывают. Сошла с печки, да еще долгонько на месте постояла. А у матери уже и лошадь готова.
– Ну что, долго будешь стоять?
Я тогда и ответила матери:
– Не поеду.
А мать говорит:
– Поедешь.
Ну, тут и начали считаться. Сколько-то раз поотвечали одна другой.
Я твержу:
– Хоть к дьяволу найми - поеду. А Никифорову хозяйку я знаю, так и не еду.
Мать больше слова не сказала, а взяла за плечо, сунула мне малицу в руки и в одном платье вывела на улицу к саням. И с саней вздумала я уйти от нее к соседям, так мать меня за косу схватила. На свою косу немало я злилась: подергана она, злодейка, лучше бы ее не было. У других под платком и не видно косы, а у меня болтается, и всяк за нее хватается.
Я плачу. А мимо саней идет старуха Анна Степановна, моей подружки Аграфены мать. И слышит она, как моя мать ругается:
– Что задумаете, то и делаете. Еще не пришло время своим умом-то жить.
Анна Степановна ее уговаривает:
– Пошто ты, Дарья Ивановна, так скоро ее увозишь-то? Пусть бы она пожила да погостила.
Тут мать своей рукой малицу на меня надела и посадила в сани. Вижу я, что больше матери не будешь. Да и Анна Степановна уговаривать начала так ласково:
– Маришечка, съезди ты, поживи. Ведь уж если вовсе худо будет, так, может, мать и поверит, что жить нельзя.
А я ответила:
– Сказывать не буду, как стану жить. Только если сама услышит да увидит, так пусть сама на себя и пеняет.
Все же от тех ласковых Анниных слов я растаяла.
Вот и привезла меня мать к хозяюшке. А хозяюшка, Варвара Андреевна, довольна, радехонька. С честью да с радостью принимает меня. Стала она меня матери нахваливать:
– Уж если такая же будет, как была, - не девка это, а золото. Куда ее ни наряди - она бежит, забрани - ответу нет и темного виду не покажет.
Напоила нас хозяйка чаем. А мне не до чаю, сижу, молчу. Хозяйка видит это и спрашивает мать:
– Чего она у тебя невеселая?
– Да вот, - говорит мать, - вздумала подольше на воле пожить, да я торопила.
Хозяйка и то за меня заступилась:
–
Спрашивает меня мать:
– Может, поедешь обратно?
А я отвечаю:
– Дважды Макара не женят. А увезла, так и живу.
Так я и осталась снова у Никифора Сумарокова.
Стала я тут уж не по-детски жить. Иной раз не с ними, а с собой считаться стала. Неделю живу и две живу - все невесело. Хозяйка мне говорит:
– Маремьяна, - стала она меня уж Маремьяной звать, - какая-то ты не такая. Через один год, а изменилась как.
Усмехнулась я:
– Ты ведь, Варвара Андреевна, постарше меня, так знаешь пословицу: год прожила, так и рог нажила, другой проживу - и второй наживу, а три проживу - хозяйку забодаю. С рогами-то побойчей буду.
А она уговаривает:
– Ведь это невестки к свекровке придут, так отвечают.
– Когда же я буду расти, - говорю, - коли за год не вырасту.
Вот так я ей говорю загадками, а она отгадывает.
– Ничего, - говорит, - девка не промах.
А я думаю: "На таких местах промахиваться худо, как-нибудь надо с выигрышем жить".
Уже и месяц проходит. Стала я подумывать: "Надо попытать попроситься у хозяйки погулять. Пустит или не пустит, а буду почаще надоедать".
Вот в воскресенье и попросилась:
– Хозяйка, - говорю, - отпусти меня.
Стали они допрашиваться:
– Куда пойдешь?
А я отвечаю:
– Куда ноги понесут. Чего вы меня исповедываете?
Хозяйка на первый раз уважила.
– Сходи, - говорит, - только ненадолго.
А я решила испробовать подольше проходить: "Что, - думаю, - будет?"
С обеда ушла да только к вечеру про дом вспомнила. Пришла домой - уже стемнело. Одеваюсь, хочу идти во хлев. А хозяйка не могла терпеть больше и говорит:
– Девушка, этак ходить-то, до темени, и неладно будет.
Будто от темени меня бережет.
– Бывало, - говорит, - жила у нас Устя. До темени-то ходила-ходила, так и ребята за ней стали близко к нашему двору побегивать.
А я и ответила:
– Ее звали Устей, а меня зовут Маришкой.
Приехала вскорости мать - проведывать, как живу. Ну, думаю, наскажут матери, что девка зубаста. А слушаю - в другой избе так меня нахваливают, что и лучше меня нет, и умней меня нет, всем взяла - и лицом, и плечом, никакого попреку нет.
А я про себя думаю: "Ну ладно, хвалите, что хороша, я так и жить буду".
Собралась мать домой, у саней меня спрашивает:
– Каково, девка, живешь-то?
– Кошка живет, - отвечаю, - и собака живет, и я так живу.