Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
– У тебя мозги стряхнуло, пойди сходи к Офиме Никитихе.
А Офима была мастерица мозги выправлять. Я и пошла.
– Бабушка, я упала, так у меня голова болит. Чего ли не можешь ты сделать?
Велела Офима раздеваться, посадила на скамеечку, волосы мне расчесала и начала лечить. Выдернула из мочалы лыковину и стала голову мерить. Размерила и разметила пятнышками на мочале. Вычислила она, какой длины мочала от переносицы до середины затылка - через правое и через левое ухо, какой длины от уха до уха через затылок и от уха до уха через лоб. Потом
После этого Офима взяла мою голову в руки и болтала и трясла, чтобы мозги на прежнее место встали.
Потом велела мне:
– Спать ложись на эту сторону. Здесь у тебя пусто, а полежишь мозги-то перетекут и устоятся, укрепятся.
Три дня она меня так лечила. Хорошо еще, что мы без решета обошлись. Когда простое леченье не помогает, больному дают в зубы решето нижним краем, чтобы он покрепче закусил его, а по верхнему стукают. После решета люди часто на всю жизнь калечились: глаза у них перекашивало, начинали заикаться, а то и ума решались.
Весной в Оксине появились незнакомые люди. Приехали они на Печору с первым морским пароходом. Сняли квартиры и объявили:
– Мы нынче тоже печорские жители.
Первое время никто не знал, зачем приехали эти люди. Вскоре после их приезда в Оксино пригнали партию лошадей нездешней породы, привезли в клетках кроликов, белых мышей. Приезжие люди в церковь не ходили, образа из своих квартир убрали, говорили вольные слова про бога, про царя, про богачей и попов.
– Не иначе, ссыльные, - говорил брат Константин.
– Видно по полету, что политические, - подтверждали люди.
Эту весну я ходила на путину, летом начала сено косить. А тут слышу, что новые люди в Оскине ищут себе прислугу. Вот я и вздумала к ним пойти.
У кулака Андреяновича верхний этаж снимал один из этих приезжих, Константин Владимирович Родионов. И возрастом и по работе он был старше остальных. Приехал он с женой и тремя ребятами. Жена его, Любовь Яковлевна, встретила меня приветливо.
Первое время я побаивалась - угожу ли нездешним людям: порядки у них другие, обед им готовить надо не по-печорски, а по-городски. А Любовь Яковлевна выучила меня всему. Умела она к людям подходить. Была она и учительница, и акушерка. Она была религиозная, а Константин Владимирович все подсмеивался над ней. Догорит в лампаде масло, а он мне и скажет:
– Маремьяна Романовна, там у Любовь Яковлевны лампа погасла.
Придет поп со крестом в рождество да крещение, Родионов не показывается, а потом над нами смеется:
– Ну как, освятились?
В квартире Родионова часто собирались его товарищи. Соберутся и начнут петь запрещенные политические песни.
Были это не ссыльные, а ученые люди. Приехали они к нам изучать болезни оленей. В то время в оленьих стадах "сибирка" как косой косила. А эти люди хотели перебороть "сибирку".
Мой хозяин и его товарищи были ветеринарные врачи.
Помощником у Родионова был молодой парень, черноглазый, чубатый. Звали его Вася.
Родионов,
– А вот тебе и жених.
Сказал он в шутку, а мы всерьез полюбили друг друга. Да была я еще девчонкой, о свадьбе рано было думать.
Ко мне Родионовы относились хорошо. В первый раз я человеком себя почувствовала. Прожила я у них восемь месяцев, отпуск мне дали, и я поехала домой. Да хорошее недолго меня баловало. Вернулась я, а Родионовых скоро перевели куда-то. Уехал с ними и Вася. Мы-то думали, что встретимся, да не так все вышло.
9
Не успела я домой приехать - у нас в Голубкове как раз свадьба случилась: Семен Коротаев вторую жену брал. Мне пришлось на той свадьбе гостить. Гуляю, а не знаю, что и у нас дома сватовство идет. Вызвали со свадьбы сначала мать, потом и брата. Я пляшу, а соседка Марина похлопала меня по плечу и говорит:
– Играй, девка, да пляши, скоро у тебя плясать будем.
И подумала я, что Маринин свекор Егор сватает меня за своего сына Евгения.
Дома вижу - и правда: Егор сидит, разглаживает свою бороду. Зло меня взяло, и думаю: все равно за его сына не пойду.
Зашла я в маленькую комнатку, легла на койку да в щелку дверей и слушаю. Потом и поняла, что не за сына сватает, а за племянника из деревни Пустозерск. Его я и вовсе не знаю.
Расхваливает Егор:
– Парень смиренный да умный. Только что из солдат пришел, без печали жить Маремьяна Романовна будет. С братом у него дом пополам, придет Маремьяна - сама большая, сама маленькая, никого нет: ни свекра, ни свекровки, ни деверя, и золовки.
А мать только поддакивает:
– Ну уж тут только и жить, лучше, чем в чужих людях шататься. И в солдаты не возьмут, и в дому никто не помешает.
Вот стали спрашивать, когда за ответом прийти. Мать хотела на недельку срок продлить. А сват до утра срок выжал. Так и решили. Ночью-то и начали меня уламывать - круто да скоро, не подумали да не посоветовались. Мать свата проводила - и ко мне в горенку.
– Чего, - говорит, - раздумываешь, хороший жених сватается.
А я думала, что жениха вытребуют, хоть посмотреть на него: понравится - пойду, а нет - не пойду. Матери и говорю:
– Надо бы нам посмотреть друг дружку-то.
– Он тебя видел где-то, - говорит мать, - да и ты должна знать. Виктора-то Сазонова помнишь? Так брат ему, похожий на Виктора.
А мне как раз Виктор-то и не нравился. Да, главное, корни крепкие пустил в моем сердце Вася. Матери, конечно, я про это побоялась сказать. А она мне отрезала:
– Чего его смотреть, парень не увечный. Человек как человек. Видно; тебе не наскучило шататься по чужим людям, а мне наскучило на тебя смотреть.
Вот я тут и задумалась. Наскучило мне, ой как наскучило! И вот не знаю, не могу я решить свою судьбу. Слёз было! Я не только плакала, а в слезах плавала. А моим слезам веры не было. Брат да мать вздумали да наладили, да направили, так через их слово не переступишь. Все застращивали: