Мать Сумерек
Шрифт:
— Как до вас не дойдет, законченный вы идиот!
Маатхас замер, а потом, не удержавшись, хохотнул: в бессилии человек всегда переходит на личности. Было немыслимо поверить, что подобное случится и с грозной Матерью лагерей. Благо, танша была в том состоянии, когда попросту не замечала половины происходящего, и его смешок остался без внимания.
— Вы не оставили мне никакой гарантии, что я буду нужна вам и сейчас, спустя столько време…
— Тану, — выдохнул мужчина, снова пытаясь приблизиться, и снова Бану отступила назад, — я же дал вам сло…
— Да я бы не дожила и до десяти лет, если бы верила каждому слову, что мне говорили!
— А я сказал вам уже тогда, — настойчиво заговорил Маатхас, неуклонно приближаясь, — что, будь вы моей, я бы никогда не посмотрел на другую женщину.
Праматерь, что происходит? — со скрежетом в груди подумал Сагромах. Они столько этого ждали и сейчас заняты тем, что бросают друг в друга обвинения в придуманных грехах?!
— Вот и я вспомнила те ваши слова, и отвергла Аймара. Я столько раз была на дне и без сил, и всегда поднималась, так что и теперь справлюсь, сказала я себе. Я — Мать лагерей, я не могу позволить себе большего, чем минутная слабость, но стоит ли падать так низко из-за одной минуты?
Маатхас восхитился подобной позицией.
— У меня много недостатков, но я никогда не была предателем, — с достоинством объявила женщина.
Маатхас побледнел, уловив странную интонацию в голосе танши и перестав вообще что-либо понимать.
— Тогда зачем вы вообще заговорили про Дайхатта?
— Затем, — отступила Бану снова, и Маатхас больше не стал преследовать, — что мне непременно нужна его армия. Я решила выдать за него Иввани, но он пока не знает. Согласитесь, предложи я Иввани вам, вся ваша родня поддержала бы затею так рьяно, что вас бы и не спросили! Я бы вышла за Дайхатта, и при малейшем шорохе из столицы, все другие таны вжимали бы головы в плечи, стоило бы нам оголить мечи на пол-ладони! Но именно потому, что я важна Дайхатту, как командир армии, я могу заменить себя кем-то еще. Сагромах, — позвала Бану, невыразимо устав от собственных чувств, — я просто стараюсь быть с вами честной, чтобы никто не смог воспользоваться нашими разногласиями и тайнами, а вы бросаетесь обвинениями, которые… которые…
Говорят, сильные люди ломаются от сущего пустяка. Сейчас Маатхас понял, что это так: Бану сорвалась и, пытаясь хоть как-то справится с собой, замолчала, закрыла лицо руками.
Все в нем сжалось, перевернулось, дрогнуло. Разве не клялся он сам себе после той роковой осады тысячи раз, что больше никогда — ни-ког-да! — не допустит, чтобы Бану отчаялась?
— Бансабира… — ступил он вперед, потянув руки к женщине.
— Не трогайте меня! — зло выплюнула женщина. — Я надеялась, вы поймете или, на крайний случай, оставите следить за мной Хабура, чтобы у вас не было сомнений насчет моих переговоров с Дайхаттом. Но правда такова: вы не верите мне. Вы никогда не верили.
Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!
— Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! — срывающимся голосом обвиняла Бану. — Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…
Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.
От болезненного откровения глаза заволокло ударом крови по вискам, и Бану поняла, что теряет сознание. Еще слово — и она или сорвется на визг, или заплачет. Больнее всего разочаровываться
Едва перед взором прояснилось, танша с тяжелым вздохом мотнула головой, стараясь удержаться на ногах, развернулась на пятках и дерганным шагом ступила к двери.
Сагромах закусил губу до крови — и только так смог осознать: если Бану уйдет сейчас, все их надежды рухнут бесповоротно.
Он бросился вперед, стиснул Бансабиру, обхватив со спины, всю целиком. И едва коснулся, почувствовал, как сломило надвое драгоценную женщину. Всхлипнув, Бану упала на колени, цепляясь за обнимавшие руки.
Ничто не ранит сильнее, чем боль горячо любимого человека.
Сагромах все хотел сделать для её счастья, но заставил обнажить печаль. Он ведь сам задал тон их отношениям — по правилам. По правилам он пытался свататься к её отцу, вместо того, чтобы позволить Сабиру застать их в пикантной ситуации и, тем самым, лишить Старого Волка выбора выдать Бансабиру за кого-то еще. По правилам он терпеливо выждал два траура, чтобы и тень сомнения не легла на доброе имя его избранницы. И даже когда они остались вдвоем, даже когда, найди их кто, они смогли бы довериться людям, в преданности которых не усомнились бы никогда, он, Сагромах, удержал поводок правил, сдавив до синевы собственно горло. Бансабира всего лишь пыталась играть по его законам, справедливо предполагая, что ему это важно. Только поэтому она и завела этот разговор начистоту. А он попросту не дослушал… не дотерпел в тот самый момент, когда победа уже почти лежала в ладони! Идиот! Ревнивый болван! Недоумок!
— Бану, — позвал Сагромах, падая следом за таншей на каменный пол.
Она задрожала сильнее, пытаясь вырваться.
— Бансабира, пожалуйста, — взмолился Сагромах, изумленно услышав слезы и в собственном голосе. — Не плачьте, — шепнул на ухо содрогающейся женщине, и вздрогнул сам, когда горячая слеза упала на обнаженную закатанным рукавом кожу предплечья.
Маатхас сжал Бану еще крепче.
— Прости… простите меня, тану, — не знал, какой тон выбрать, что сказать.
— Уйдите, — выхрипела Бану, со злостью стирая слезы банальной усталости. Танша попыталась встать.
— Нет, — отверг Маатхас, удерживая. — Нет! — еще непреклоннее заявил он, развернув таншу к себе лицом. Один раз он уже ушел. Ушел, когда его гнали, но оба они хотели, чтобы он остался…
Бансабира так и не пошевелилась, пока чужие губы сминали её собственные. Лишь широко распахнула глаза, когда Маатхас отстранился. Он напряженно вглядывался в слегка покрасневшее лицо с большими зелеными глазами, потом снова припал к женским губам, и вскоре опять отстранился, не получив отклика.
— Ну же, — неопределенно попросил он. Расположился на полу удобнее, взял женские руки, развернул ладошками к себе, поцеловал обе. Женщина все еще дрожала. Слез больше не было, но тан чувствовал, что сейчас было бы лучше, если б Бану рыдала.
Маатхас одной из женских рук легонько хлестнул себе по щеке.
— Ударьте меня, если это поможет вам. Проклинайте, если это вам нужно. Что угодно, Бану, — с тоской в глазах умолял он, — только не прогоняйте больше никогда.
Ведь чем тоньше граница в отношениях, тем сложнее её перейти. И решимости, которой достало сегодня, во второй раз не сыщется.
— Сколько вам нужно времени? Месяц? Два? Пожалуйста, Бансабира, пожалуйста, простите меня, я неверно понял…
Светлая голова склонилась, плечики — совсем узенькие против его — ссутулились.