Мать Сумерек
Шрифт:
— Я совсем не могу тебя понять, — в её глазах, обращенных прямо на мужа, застыли слезы.
Гистасп такому заявлению немало удивился.
— А должна? — искренне поинтересовался он. Не дожидаясь ответа, приблизился к изголовью кровати со стороны, где лежала жена.
— Отдыхай, — посоветовал генерал и улыбнулся.
Добродушно, светло. И очень страшно, подумала женщина, ощущая, как непроизвольно все меняется в душе. Кажется, она повреждается умом, раз не в силах даже разобраться, как теперь к нему относится, и насколько вообще её отношение к
Генерал, между тем, провел по щеке и вышел из комнаты, пообещав на прощанье все-таки прислать лекарей.
Иттая смотрела в закрытую дверь с брачного ложа. Теперь, когда Гистасп вышел, она вся померкла, подобралась на кровати и ссутулилась, обхватив одеяло. Её снова заколотило — сначала просто, потом до сокрушающих слез. Гистасп сегодня не провел ночь с женой, он показал роли. Его «А должна?» до сих пор стояло в ушах. Что же он, совершенно не смыслит в отношениях мужчин и женщин?! Или это она ничего не смыслит?!
Иттая зарыдала горше.
Что она сделала не так? Где?! Когда?! Почему Бансабира не сказала, насколько он непредсказуем?!
Гистасп! — сдавленно, сквозь всхлипы, пробормотала женщина в сжимаемое одеяло. И от его имени в сердце опять против воли сладко замерло. Он показал ей роли, и как минимум одна из них совершенно удивительная — та, о которой она мечтала из ночи в ночь, представляя перед сном их близость, их жизнь. Жаль, он не показал, как добиться того, чтобы перед ней всегда было именно это, желаемое обличие Гистаспа!
О, она очень хотела его понять! Ей было жизненно необходимо разобраться в душе Гистаспа, но сейчас Иттая и в своей бы не нашла ни одного знакомого очертания. И эти его маски… Она надеялась, что, оставшись наедине, увидит Гистаспа таким, каков он на самом деле, а он…
Иттая содрогнулась: а что, если вот этот мужчина, неуправляемый, не допускающий возражений своей воле, и есть настоящий Гистасп? Он же был самым великодушным человеком, самым мягким и деликатным в окружении Бансабиры! И никто, как бы Иттая ни пыталась узнавать, не мог сказать о Гистаспе ни одного плохого слова. Даже братец Тал, мнению которого Иттая верила безоговорочно, был высокого мнения об альбиносе. Прощаясь в их последнюю встречу, он, первым узнавший о тайне сестры, заявил, что, несмотря ни на что, Гистасп по-настоящему достоин и восхищения, и женской любви.
Братец Тал… Если бы он только был сейчас здесь, подсказал бы, как быть.
Гистасп — совсем не Тал. Он никогда не будет заботиться о чувствах Иттаи. Гистасп — генерал, и он выполняет приказы. Как, например, этой ночью, с ужасом осознала женщина. А раз так, идти жаловаться к Бану — бессмысленно. Да и на что жаловаться? На то, что Гистасп оказался не таким, каким Иттая мечтала его видеть? Или каким он заставлял её видеть до этого? Иттая не могла даже себе объяснить внятно.
И потом, Бану ведь сразу сказала, что этот брак — уступка, и нечего потом ныть.
Терзаясь безрезультатными раздумьями и душившими слезами, Иттая завались сначала
— Вы не спите еще? — задал абсолютно бессмысленный вопрос Гистасп.
Выйдя из комнаты Иттаи (то есть, их совместной комнаты, поправился генерал), он замер на мгновение у двери, не зная, куда податься. Но уйти было необходимо: находиться в постели с Иттаей мужчина больше не мог.
Он соврал. Конечно, он устал, но спать хотел не поэтому. Уснет — и наутро станет яснее, как жить дальше, так думал Гистасп, призывая Иттаю утихнуть и не мешать ему заснуть. Но не вышло. Генерал промаялся до предрассветного часа, бездумно пялясь в потолок, пока на его груди сопела молодая женщина. Его всерьез жгла обида на судьбу. Тогда, в столице на праздновании юбилея рамана, он, наконец осознал, что принципиальным видит для себя безоговорочную верность одной-единственной женщине, которой присягал сам — Бансабире Яввуз. Он радовался, что их отношения носят именно тот характер, который носят, потому что они возвышали его порыв над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика. А теперь внезапно — от него требуется быть способным на эту самую обыденную и примитивную верность в постели женщине, к выбору которой он не имел особого отношения.
Когда от неудобной позы все затекло, и неудержимый поток мыслей уже вконец доконал, Гистасп попросту подскочил с постели.
Оказавшись в коридоре, он растерялся опять. Тишина и одиночество собственной спальни ничем не отличались от тишины и одиночества его супружеского ложа. И Гистасп, пусть не впервые, но точно как никогда остро ощутил потребность в общении с кем-то, кого мог хотя бы с натяжкой назвать другом.
Такой человек на всем свете был один.
Они оба никогда бы не признали, что стали друзьями давно. Мужчины не дружат с женщинами. Господа не дружат с подданными.
Но никакой регламент не мог ни стереть, ни скрыть правды. Когда Гистасп постучал и зашел, без предупреждения, ибо в честь праздника Бану отослала стражу отсыпаться, это стало ясно по тому, как спокойно, без всякого удивления, танша подняла голову от каких-то бумаг за столом.
Против дневного облачения, торжественного и роскошного, сейчас перед Гистаспом сидел главнокомандующий. Разве что меч стоял в стороне, но вот ножи — Гистасп готов был поклясться — наверняка как всегда были распределены в известных местах.
— Как видишь, — ответила танша. Оглядела мужчину с головы до ног, лишь слегка нахмурилась и поинтересовалась:
— Что-то случилось?
— Нет.
Немного потоптался несвойственно для своей привычной манеры держаться, потом спросил:
— Могу я остаться?
Бансабира изучающе всмотрелась в лицо мужчины, после чего мимикой указала на стул по обратную сторону своего стола.
— Все в порядке? — уточнила тану.
Гистасп понял, к чему задан вопрос и не стал увиливать.