Мать всех дорог
Шрифт:
Глупая Саванна! Я должна была знать. Она преклоняется перед Holister и балуется Abercrombie, каждый раз, когда выпадает возможность.
– Какая разница, мне плевать, - даже я себе не верю.
– Ты такая упрямая, ты знаешь это?
– Портер обнимает своей рукой мои плечи и притягивает меня ближе к своему боку… к его теплому, твердому боку.
Фильм не так интересен для меня сейчас, как Портер, который прижимается к моему бедру и смотрит на меня своими темными, карими глазами. Желая видеть его больше, я хватаюсь за козырек его кепки и разворачиваю его к затылку, теперь она надета задом-наперед.
– Я не упрямая.
– Да ну?
– он опускает голову, отчего я переворачиваюсь на спину, а Портер нависает надо мной.
– Собираюсь оспорить это заявление. Ты определенно самая упрямая женщина, которую я когда-либо встречал.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, - я снова играю с его кепкой и спрашиваю, - Почему ты всегда носишь эту кепку? Сколько себя помню, ты всегда носил ее. Сейчас она идет тебе больше, чем когда ты был моложе.
Он смотрит на меня задумчиво.
– Ты не помнишь кто мне подарил эту кепку?
Я трясу головой.
– Нет, кто тебе ее подарил?
Ненадолго взглянув на небо, он говорит:
– Твоя мама. Она подарила мне ее в тот день, когда я познакомился с вашей семьей. Она сказала мне, что увидела ее в магазине и подумала, что мне потребуется кепка для игр на улице с Полом. Какое-то время она была мне велика, но я вырос.
Слезы в моих глазах от его сентиментальности. Он кусает свои губы, пока смотрит на меня, и мне интересно, собирается ли он меня поцеловать также, как и я отчаянно хочу его поцеловать. Я знаю, что здесь повсюду люди и папа с Полом прямо под нами, но я не хочу ничего больше, чем раствориться в Портере.
Его объятия согревают меня, его улыбка заставляет каждое нервное окончание моего тела покалывать, а то, как он рассматривает меня, завязывает мой желудок в узел, интересно, просто интересно, воплотит ли он каждую мою фантазию.
Портер нежно убирает прядь волос за мое ухо, которая вырвалась от легкого, ночного ветерка. На заднем плане идет боевик, но все на чем я могу сосредоточиться, это на мужчине, который держит меня.
– Ты пахнешь клубникой. От этого мне хочется прижиматься к твоей заднице весь день.
– Я бы не возражала, - честно отвечаю я.
Он облизывает свои губы, и я думаю - вот оно, он собирается меня поцеловать, но он даже не приближается, он остается на своем месте, мучая меня.
– В чем ты сомневаешься?
– спрашиваю я, не понимая, почему мы до сих пор не целуемся.
Язык Портера, находящийся у меня в горле, кажется хорошей идеей сейчас, но только если он присоединится.
Он не отвечает мне, просто поглаживает большим пальцем мою нижнюю губу. Я хочу втянуть его палец в свой рот, я хочу сделать грязные вещи с это фалангой. Насладится им, как будто он мой сабмиссив - связать его, гладить его, облизывать его и покусывать до тех пор, пока он не сможет больше терпеть «пальчиковые» пытки.
– Помнишь, как я приходил на ужин по пятницам? Ты делала сэндвичи с говядиной достаточно, чтобы прокормить армию.
– Помню, - отвечаю я, озадаченная его воспоминаниями.
– Однажды я пришел, когда ты их готовила. Грохотала музыка, и ты крутилась в одной из папиных
Меня передергивает от того, какой ужасный вкус был у меня в то время.
Портер нежно разглаживает своей рукой морщинку между моих бровей.
– Я наблюдал за тобой не меньше пяти минут, очарованный тем, как тебя ничего не заботило в мире. Если бы ты увидела меня, уверен, ты бы продолжила танцевать. Ты была такой свободной, весь мир был у твоих ног. Ты только начинала поиски себя. Я завидовал тебе.
– Потому что я танцевала с деревянной ложкой?
– Нет, - смеется он.
– Потому что ты могла делать все, что хотела.
– Ты тоже мог, - отвечаю я.
– Ты не должен был оставаться в Джеймстауне.
Он отрицательно трясет головой, пока смотрит на экран, заметно мучение в его глазах.
– Нет, я не мог уехать. Мой отец, хоть и был алкоголиком, но нуждался во мне. Я не мог просто оставить его, и у меня также не было хороших оценок для поступления в колледж. У меня не было вариантов, как у тебя. Я научился работать на ферме и застрял там.
– Ты мог пойти с Полом в армию.
– Нет, я должен был заботиться о своем отце.
– Но почему? Он хреново относился к тебе всю твою жизнь. Почему тебе было нужно заботиться о нем?
– Потому что он был болен, Марли, - Портер повышает голос, и я уже сожалею, что подняла эту тему. – Неважно, как он относился ко мне, пока я рос, я просто не мог оставить его умирать в одиночестве.
Портер отстраняется, подкладывает подушку под грудь и упирается подбородком на свои руки, пока изучает экран перед собой. Свет отражается на его чертах, и я думаю о том, как вернуть момент, который мы только что потеряли, тот, в котором он смотрел в мои глаза, как будто я могла избавить его от всех проблем.
Портер был прав, когда назвал меня упрямой. Принести извинения и признать, что я облажалась, тяжелее для меня, чем для остальных, потому что я провела всю свою жизнь с Полом, это всем известно. Я исследовала и изучала вещи только для того, чтобы могла сказать, что я была права. Признаться, что была не права – нелегкий подвиг для меня. Сейчас, рядом с Портером, это также тяжело. Я с трудом сглатываю и касаюсь его спины, нежно вырисовывая пальцами круги на его лопатке.
– Извини меня, Портер. Я не хотела расстроить тебя. Я думаю, мне просто повезло с любящими родителями. Не могу представить, как все должно быть не справедливо для тебя. Мне кажется, я была бы злая в твоей ситуации, точнее злая на своего отца.
– Да, можно и так сказать, - его голос грубый, больше не любящий или заботливый.
Я не знаю, как к нему теперь подобраться, он замкнулся, очевидно, больше не хочет говорить. У меня встает комок в горле, когда я понимаю, что разрушила наш вечер. Вместо того, чтобы попытаться поговорить с ним снова, я хватаю свою подушку и тоже ложусь на нее, пытаясь сконцентрироваться на фильме, но это бесполезно. Я сейчас абсолютно расстроена нашим с Портером разговором. Я пробегаюсь по каждой ошибке в голове, пытаясь подумать, как бы я справилась с этим по-другому, надеюсь, я бы справилась по-другому.