Мать выходит замуж
Шрифт:
Некоторые девочки тоже выучили эти стихи, они даже читали их мне наизусть и уговаривали попросить фрекен, чтобы она разрешила им декламировать на уроке. Но нет уж, пусть сами просят! Другое дело, если бы на их месте была Ханна! Но Ханна стихов не любила.
В этой школе никто не заставлял меня читать вслух по складам. Наоборот, когда учительница заметила, что я бегло читаю, она похвалила меня и посоветовала упражняться дома.
— Нельзя читать небрежно, про себя, читай громко и старайся отчетливо выговаривать каждое слово.
Я послушалась ее и стала допоздна бубнить вслух. Мать думала,
Мать отняла у меня «Весталок», но пороть не решилась, потому что книжка была бабушкина.
На четвертый день, вернувшись из школы, я застала у нас бабушку. Ей исполнилось семьдесят четыре года. Она жила довольно далеко от города, в маленьком поселке Вильбергене, зажатом между небольшими голыми холмами. Селились там только цветочницы и рыночные уборщицы. Уже к концу мая вся зелень в поселке бывала оборвана, на холмах нельзя было найти ни единой соломинки, ни одного подснежника. Солома и трава собрана, окрашена, продана и красуется в вазах городских дам, рядом с гипсовыми статуэтками и копилками. Хвоя, еловые ветки, можжевельник — все продано. И если бы не возделанные клочки земли вокруг домов, поселок походил бы на пустыню. Маленькие домики, маленькие клочки земли, маленькие цветы.
Сажать кусты и деревья не имело смысла. У каждого домика — резеда и душистый горошек. Только они и росли в поселке. Более дорогие цветы большими возами поставляли на рынок садовники. Сосны и лиственные деревья по всей округе были так искривлены, словно застыли в муках после всех невзгод, которые им пришлось пережить.
Деревья, как и люди, подчас имеют свою судьбу. Дерево приковано к месту, на котором растет, оно совершенно беззащитно. Неимущий грабит того, кто привязан корнями к земле. Все зависит от прочности корней. Даже ветры не вполне свободны. Даже они не могут дуть, куда им вздумается. Еще иудейский царь с больной селезенкой утверждал это, и ему верили, потому что он был царем.
— Этой ночью обломали мою рябину, — сказала бабушка, накладывая мне картошку со шпиком (матери дома не было). У бабушки росла рябина и шалфей, несколько крокусов и «девица в зеленом». И каждый год, как ни сторожила она свой маленький садик, цветы воровали и увозили на рынок. Воры обламывали кусты персидской сирени, считавшейся в Вильбергене редкостью. Цветочницы просто не могли спокойно смотреть, как сирень стояла во всем своем великолепии среди всеобщего запустения. Ведь для них это был хлеб, газета, чашка кофе или что-нибудь еще, столь же необходимое. Бабушка всякий раз сплевывала через левое плечо, когда встречала торговку цветами, подозрительно косилась на ее корзину и не отвечала на приветствие.
— Обломали всю рябину, подавиться бы им ею, — ворчала бабушка, пока я ела.
— Ну, как твои дела в новой школе?
Я рассказала про то, как все замечательно, и про учительницу, и про Ханну.
— Это что еще за Ханна? — резко и удивленно спросила бабушка.
— Да… они… Ее мама Метельщица Мина, — ответила я смущенно.
По дряблым щекам бабушки разлилась краска, но она не сказала ни слова. Я испугалась. Господи, опять что-то не так! Как будто Ханна виновата, что ее мать продает метелки и живет в богадельне! Тут уж я рассердилась на бабушку.
— Ханна хорошая! — крикнула я вызывающе.
Никакого ответа.
— Остальные ребята тоже ее любят. (На самом деле это было не совсем так, но чего не скажешь для пущей убедительности!)
— Делай-ка лучше свои уроки, — все еще мрачно ответила бабушка.
Она всегда была добра ко мне и очень привязалась к матери. Моего отчима, а своего племянника и воспитанника, сна считала самым ничтожным существом на свете. Нет, она не была пристрастной. Но все-таки, как она говорила, своя кровь — это своя кровь.
— Бедная Гедвиг! — частенько вздыхала она. — Он и не мог стать другим при такой матери, какая была у него. А отец? Его никогда не видели трезвым.
Мать отчима работала на фабрике и приходилась сводной сестрой той самой «образованной» белошвейке, которая так дружила с женой священника. Бабушкиного брата, трубочиста, она встретила случайно, когда тот пришел навестить сестру. Вот каким образом бабушка заполучила «образованную» родню. Обе женщины жили тогда вместе в одной комнате и работали на фабрике Драга в Норчёпинге.
До чего же интересно было слушать, как бабушка рассказывала обо всем этом матери!
— Ну и красив твой братец! Какой благородный! И как добр ко мне! Ну до чего ж красив! — говорила подруга бабушке.
— Берегись моего брата! Ты слишком хороша для него, не смей принимать его, когда меня нет дома! Многие считали его благородным и поплатились за это. Поведешься с пьяным трубочистом — сама перепачкаешься в саже, — предостерегала бабушка.
Но женщины в те времена работали в ночную смену, и, очевидно, когда бабушка уходила, появлялся трубочист.
— Уже через несколько месяцев я не слышала ничего, кроме жалоб, — рассказывает бабушка.
— Твой брат куда-то исчез, ты не видела его? Почему он больше не приходит ко мне?
Бабушка замолкает и трижды сплевывает через левое плечо.
— И подумай только, Гедвиг, у него было несколько детей. Другие-то женщины были по крайней мере находчивы, они выкручивались из этого положения и выходили замуж за других мужчин. Но большей дуры, чем эта кляча, я никогда не видывала. Я тогда овдовела после смерти второго мужа, детей у меня не было, и я собиралась еще раз выйти замуж. А она как раз родила ребенка. Я возьми да и забери его к себе. Потом написала капитану (старший брат бабушки был капитаном) через консульство, объяснила ему, как обстоит дело, и он прислал мне денег на воспитание ребенка. А было бы куда лучше, если б я тогда же швырнула мальчишку в Муталу, хоть пожила бы в свое удовольствие! — Этим она обычно заканчивала свой рассказ и мрачнела.