Материнство
Шрифт:
Зато некоторый холодок в его отношениях с одноклассниками спасает нас от многих, так сказать, «уличных влияний». Ребята в классе разные, и многие покуривают, например, но не мой сын: у него нет желания им подражать, они не авторитетны для него, а в семье никто не курит. И самое главное, никто уже и не пытается его высмеивать за это «немужское», с точки зрения мальчишек, поведение: привыкли, что он придерживается своих взглядов, своей, так сказать, линии жизни, а это, в свою очередь, достойно уважения. Помню, как-то я переполошилась: звонит мальчишка то и дело, а Саня ходит какой-то грустный. Стала допытываться и допыталась: у них такая игра, кто скажет слово «запятая», становится «рабом» того, кто его вынудил сказать это слово (вариант на тему: «Замри!», мы когда-то тоже играли). Я испугалась: «Саня, как это — рабом? А вдруг он прикажет — пойди укради?» Сын посмотрел на меня, как на глупую: «Ну почему я должен выполнять дурацкие распоряжения?» Значит, само собой разумеется, что есть граница допустимого — не это ли мечта многих мам, которые так боятся чужого влияния? Это «хорошая» сторона «плохого» качества — замкнутости. С чем же здесь бороться, что исправлять? И как?
Настя совсем не такая, она в любом коллективе будет своя через пять минут, она возмущается Саней: «Что это такое: его бьют, а он стоит и плачет, даже не защищается! Я увидела, стала их колотить, всех разогнала, а он стоит!» Это она на мальчишек на два года старше себя бросилась — не побоялась и победила: парни в основном от неожиданности разбежались. Если Саня спокойно дружит со спокойным мальчиком, то Настя со своими подружками все время конфликтует: то у них страстная дружба, то ссора навек, то выяснение отношений. Она все время борется за справедливость, с ее точки зрения, конечно. В классе писали сочинение: «В чем смысл жизни?», а потом на родительском собрании учительница читала без имен эти сочинения, так Настино не только я, а полкласса мам опознало без труда: «Я хочу бороться с равнодушием, с вещизмом, вообще со злом, чтоб на земле все жили хорошо. Вот в этом смысл жизни». У подружки конфликт с матерью, и Настя по-деловому мне предлагает: «Мама, Лене так плохо, давай ее удочерим и ее сестренку Таню тоже!» Конечно, я объясняю ей, что Ленина мама не одна виновата, что и Лена не всегда права, что они любят друг друга и им будет плохо друг без друга, но разве это не прекрасное качество — забывать о себе для другого? Ни на минуту ей не пришло в голову, что появление в семье еще двух девочек (если б и можно было бы допустить такую возможность) лишит ее чего-то, создаст лично для нее какие-то трудности.
Вечером Настя сидит читает, приходит Аська, просит: «Настя, расскажи сказку!» — «Отстань, я читаю».
Аська заплакала и пошла к себе в комнату, не переставая причитать: «Настя, ты меня не любишь, я с тобой больше не дружу». Настино сердце дрогнуло: «Ну ладно, иди сюда, расскажу!» Ася: «Не пойду! Ты меня не любишь!» Настя: «Иди, люблю! Сказку расскажу!» Аська: «Нет!» — и плачет, но уже спокойнее. Настя: «Ну, пожалуйста, ну я прошу тебя!» — «Нет!»
— Ну Ася-а, ну иди!
— Не-ет!
Уже со слезами: «Ну Ася, Асенька-а!» Аська молчит и сопит обиженно. Настя рыдает: «Ася, ты меня не любишь, не хочешь дружить!» Теперь не выдерживает Аська, бежит к Насте, и некоторое время они рыдают в объятиях друг друга.
Неужели мне надо появиться в этот момент и начать Насте читать мораль: «Почему ты грубо сказала «Отстань»?» Они уже успокоились, и Настя сочиняет новую сказку — у нее это отлично получается, даже Саня краем уха слушает, хоть и не показывает виду.
Она любит быть в центре внимания, любит нравиться — а есть такие, кто не любит, когда их любят? Приходит как-то моя Настя и сообщает: «Мам, а ты знаешь, завтра день рождения Снежной королевы, давай отметим». Мое дело материнское — давай, хоть я и никогда не чувствовала какой-либо духовной связи с королевой… Оказалось, день рождения королевы выпал на четверг — самый мой тяжелый день. Настя сделала конфеты из мороженого, я испекла печенье — пришло, однако, человек восемь поклонников Ее Величества (да и моих пятеро — стало тесновато и шумновато). Чай попили и включили принесенную музыку — это не для меня, честно говорю, я пошла на кухню. Зато Маня как рыба в воде: танцует лучше всех. Саня и не пытался, сразу сбежал ко мне на кухню — рассказывать про бегучий такелаж, а минут через 10 пришел Ваня, бледный весь: «Не могу больше!» На его беду, у него есть слух, и такая громкая музыка оказывает на него такое же влияние, как запах одеколона на собаку, — он просто физически страдает. Потом прибежала Аська, и, наконец, как бы на минутку, заглянула Настя: не могла же она при всех продемонстрировать свою «серость». Так мы и сидели на кухне, пока гости отплясывали, а потом наступило время вечерней сказки, и мы пошли ее смотреть, а гости пошли в детскую играть. Разошлись около девяти, как говорится, усталые, но довольные. Верно ли я делаю? Ведь я могла вообще не давать своего согласия на мероприятие по такому странному поводу, могла ведь «из воспитательных соображений» запретить этот грохот… А уж если разрешила, может быть, надо было изображать восторг. В конце концов детям жить в их мире. Мне часто говорят, что детей надо приспосабливать к тому, что их окружает, а мои мальчишки оказались не способны выдержать металл-рок и четверть часа. Этот вечный страх: «Им будет трудно!» Может, кому-то ближе другое решение, кто-то поступит иначе, но жить и думать, что я все делаю неправильно, — это выше моих сил.
Можно было и не разрешить, но я думаю, что Настя сболтнула девочкам, что у нее можно собираться всегда, что она мной похваливалась, хоть и не сказала мне. Я бы не разрешила — и подвела ее, а ведь это мой друг, друга нельзя подвести. Она, я думаю, и сама испытывала угрызения совести, что мне пришлось еще что-то, кроме необходимого, делать, я сужу по тому, как она старательно мне помогала в тот день, просто из кожи вон лезла. Сказав «а», надо сказать и «б»: раз уж я согласилась устроить детям праздник, то это и должен быть праздник — для детей, а не для меня. Когда приходят взрослые гости, я оставляю за ними право веселиться так, как они хотят, значит, и дети имеют это право. Ну, а вот торчать в качестве надзирателя, мне кажется, необязательно, а уж делать вид, что я в восторге, и просто вредно в воспитательном отношении. И, по-моему, хорошо, что мальчики не постеснялись пойти наперекор «общественному мнению», сидеть на кухне с мамой (сами ведь пришли — я не звала их) вместо того, чтоб демонстрировать свою «современность».
Как-то мы смотрели передачу, где интеллигентная журналистка лет тридцати пыталась беседовать на лестнице в подъезде с диковинным животным — «современным подростком». «Чего вы хотите в жизни?» —
И тут мой сын говорит: «А вдруг сейчас телевизор смотрит его мать? Мам, а что, если б это был я? Нет, даже интересно, что бы ты сделала?» Он не сомневается в том, что я сказала бы: ему, паршивцу, любопытно, что бы я сделала! «Не знаю, сынок. Понятия не имею и представить не могу», — непедагогично сказала я, как есть. Не знаю, как изменить пустое и самодовольное лицо шестнадцатилетнего человека на вдумчивое и заинтересованное — это другая тема. Я, мне кажется, знаю, как не допустить, чтоб оно таким было, мне кажется, что мои дети не могут быть такими: вот же удивительно Сане, что у этого парня есть мать, подумал же он о ее реакции — и пожалел ее!
Когда говорят: «Современная молодежь такая и современная молодежь сякая», я не могу это слушать. Она, эта молодежь, всегда была и такая, и сякая, и разная, помнится, и Окуджава был чуть ли не запретным, но мы же пели и буги-вуги танцевали. И сейчас не всем молодым нравится брейк, не все курят и делают прическу «взрыв на макаронной фабрике» — в той студенческой группе, где я работаю, таких просто нет. Пришли мои студенты в гости к нам, так Настя не отлипала от одной девочки, тоже Насти, так и сидели в обнимку, пели студенческие песни, говорили о воспитании, ну и танцевали, конечно, почему же не танцевать? Только у нее, у моей Насти, как и у Сани, есть (надеюсь, что есть) внутренний предел — дальше нельзя. Она так хочет, чтоб ее любили, она подвержена влиянию, так сказать, «улицы» больше, чем Саня, но и собственное мнение для нее иметь — естественно. Она запросто может сказать: «Какое безобразие!» про самого модного певца — это та самая смелость, которая бросает ее на Саниного здорового обидчика с кулаками. Ей нужна настоящая любовь, а не видимость ее. «У нас в классе многие дружат из-за того, что подружка дает жвачку, или дает списать, или чтоб командовать, а я так не хочу!» — говорит она. И солидный Саня: «Мы недавно проходили согласование, управление и примыкание. Так вот: дружба за жвачку — это примыкание, дружба, чтоб командовать, — это управление, а настоящая дружба — это согласование».
Боже мой, неужели я что-то сделала? Или оно сделалось само собой? Сидят мои дети, и обсуждают вопрос о дружбе, и думают о ней, как я, и одинаково (такие разные!), и Аська что-то непонятное поет, заливается — может, это и есть счастье? «Асенька, что ты поешь?» — И она возмущенно: «Это Тото Кутуньо, разве ты не знаешь?»
СУП С БАТОНОМ
Поступок ребенка не может быть судим по взрослым меркам, т. е. как данность: брать чужое плохо, например. Надо, мне кажется, посмотреть, что там, в основе поступка, а потом расценивать — хорошо-плохо, а чаще всего — нейтрально, т. е. естественно. Ну как пеленки грудного младенца — хорошо ли, что он их пачкает? Естественно, вот и все.
Я собирала в школу своего первого первоклассника и вдруг обнаружила у него в кармане деньги, 6 рублей, как сейчас помню, пятерка и рубль. Я растерялась, сердце упало: «Украл!», но сын опаздывал, и расследование было отложено до после уроков. Все у меня валилось из рук, я пила валерьянку, и к его приходу из школы скандал был готов: с призывами к совести, литературными и жизненными примерами, презрением, возмущением и прочая, и прочая, и прочая…
Теперь я знаю: это просто такой период, где-то лет в 6–7 ребенок вдруг делает открытие — эти бумажки что-то могут. В самом деле, мы просто привыкли, потому и не удивляемся: даем ненужную бумажку — берем нужную колбасу. Или замечательную игрушечную машину. Или что захотим. За одну и ту же совершенно бесполезную бумажку — разные, какие угодно, какие выберем сами вещи.
«Нет-нет, моя дочь никогда в жизни не брала чужого», — патетически воскликнула моя подруга, когда мы обсуждали этот вопрос. Ну, что ж, может быть. Есть же дети, которые встают на ноги, минуя стадию ползания, но и ползают, прежде чем начнут ходить, многие. Когда в семье несколько детей, ситуации повторяются, и я стала гораздо меньше переживать, когда набегала очередная волна «денежной лихорадки». Как-то исчезла у меня десятка. Ну, я уже следствие провела, как знаток. Говорят: «Купили мороженое». «А остальное где?» — Не понимают вопроса, твердят: «Купили по порции мороженого». Пошла в ларек по соседству, где они покупали, и такая хорошая продавщица попалась, рассказывает: «Вы не ругайте их, они пришли утром, дают десятку и говорят: «Мороженого четыре порции». Я говорю: сдачи нет, а они мне: а вы без сдачи. Я мороженое дала и говорю: «А за сдачей вы через полчаса приходите». А они не пришли, а сдача у меня вот лежит, я ждала, что они придут или вы. Не ругайте их». И я последовала совету — не стала ругать, а стала объяснять, что такое деньги. (Это ведь они от меня слышали, я так часто прошу: «Яблок на два рубля, без сдачи, пожалуйста».) А не пришли за сдачей потому, что забыли. А взяли деньги — так я же сама твержу, что все общее, что все делим на всех, вот они и разделили. Но я поняла, что одними объяснениями ничего не добьешься, и я стала учить их практически: посылать в магазин сначала с определенным заданием (2 пакета молока и килограмм колбасы по два двадцать), а потом и с неопределенным (хлеба и чего-нибудь к ужину). С получки я даю им на всех рубль, и они покупают подарки. «Ну что там можно купить на рубль, какие еще подарки'» — возмутилась однажды продавщица и выгнала их из магазина: «Идите отсюда!» Это взрослым не купить, а дети очень даже могут: сдвижные картинки, блокноты, головоломки, пластмассовые игрушки, значки, марки, открытки — можно долго перечислять. Хочется вот того, но на то не хватит денег, так что купим, на что хватает, чтоб с учетом желаний, чтоб без обиды. Мне говорят: «Если б ты держала деньги под замком, они бы не брали». Какая же это честность — из-под замка не брать? Постоянный доступ к деньгам, отсутствие запрета реализовать их во что-либо снимают интерес к денежному волшебству, а стало быть, и тягу к так называемому воровству.