Материя и память
Шрифт:
j Broadbent, A case ofpucuiar affection of speech(Brain, 1879, p. 499).
~ Kussmaul, Les troubles de la parole,Pans, 1884, p. 234.
4Вернике, который первый систематически изучил сенсорную афазию, обходился без
"центра концептов" (Der aphacische Symptomencomlet, Breslau, 1874).
Память и мозг237
мозга все успешнее локализовала ощущения и движения, — но ни разу не локализовала идеи, — многообразие сенсорных афазий вынуждало клиницистов расчленять этот интеллектуальный центр на все большее число воображаемых центров: центр зрительных представлений, центр осязательных представлений,
— восходящий и нисходящий — якобы соединяющий их попарно канал 1.
Такова была характерная черта схем следующего периода: Висма-на 2, Моели 3, Фрейда 4и т. д. Теория, таким образом, усложнялась все больше, но при этом не могла охватить сложности действительности. Вдобавок к этому, по мере того, как схемы становились более сложными, они намечали и заставляли предполагать возможность не известных до этого нарушений и повреждений, все более разнообразных, благодаря все большей своей специализации и простоте: это было вызвано тем, что усложнение схемы опиралось на разделение ранее не разделявшихся центров. Однако опыт отнюдь не подтверждал при этом теории, поскольку почти всегда доказывал, что многие из этих простых психологических нарушений, которые теория друг от друга изолировала, специфически и разнообразно взаимосвязаны. И так как сложность теорий афазии вела к самораспаду, нет ничего удивительного в том, что современная патология, все более скептично относясь к схемам, вернулась к простому описанию фактов 5.
Могло ли быть иначе? Слушая некоторых теоретиков сенсорной афазии, можно подумать, что они никогда не обращали внимание на структуру фразы. Они рассуждают так, как будто фраза состоит из имен существительных, вызывающих образы вещей. Куда деваются те разнообразные части речи, роль которых заключается в установлении между образами всякого рода отношений и оттенков? Может быть, нам возразят, что каждое из этих слов само выражает и вызывает материальный образ, без сомнения, более смутный, но определенный? Пусть тогда подумают о множестве различных отношений, которые выражаются одним и тем же словом, в зависимости от занимаемого им места и терминов, которые оно соединяет! Нам докажут, что это уже тонкости значительно усовершенствованного языка и что возможен язык, состоящий из конкретных имен, предназначенных вызывать образы вещей? Это я без труда готов признать. Но чем примитивнее язык, на котором вы будете со мной говорить, и чем меньше в нем терминов, выражающих отношения, тем больше места вы должны отвести деятельности моего ума, потому что вы заставляете его восстанавливать отношения, которых вы не выражаете: это означает, что вы все больше и больше
1Bastian, On different kinds of Aphasia(Britisch Medical Journal, 1887). — См. объяснение (указанное как только возможное) оптической афазии Бернхеймом: Bernheim, De la c'ecit'e psychique des choses (Revue de M'edecine,1885).
Wisman, Aphasie und verwandte Zust"ande(Deutsches Archiv fur Klinische M'edecin, 1890).
— Маньян уже ступил на этот путь, о чем свидетельствует схема Скворцова: Skwortzoff, De la c'ecit'e des mots(Диссертация, 1881 ).
Moeli, Ueber Aphasie bei Warnehmung der Gegenstande durch das Gesicht(Berl. Klinische Wochenschrift, 28 anp. 1890). 4 Freud, Zur Auffassung der Aphasien,Leipsig, 1891.
Зоммер, сообщение на конгрессе психиаторов. (Arch, de Neurologie, t. XXIV, 1892).
238Реализация воспоминаний
будете отступать от гипотезы, согласно которой каждый словесный образ вызывает свою определенную идею. По сути дела, вопрос здесь всегда в степени: язык, грубый он или утонченный, всегда подразумевает больше, чем может выразить. Прерывистая по своему существу, поскольку осуществляется она через рядоположенность слов, речь может только метить редкими вехами принципиальные этапы движения мысли. Вот почему я смогу понять вашу речь, если буду исходить из мысли, аналогичной вашей, и буду следить за всеми ее изгибами при помощи словесных образов,
Итак, тщетно трактовать образы-воспоминания и идеи как нечто вполне законченное, завершенное, на что можно потом сослаться для сохранения проблематичных "центров идеации". Можно сколько угодно переряжать эту гипотезу, пользуясь языком анатомии и физиологии,
— она останется не чем иным, как ассоцианистской концепцией жизни духа. В ее основе лежит только постоянная тенденция дискурсивного ума разделять всякую прогрессию на фазыи превращать затем эти фазы в вещи,и так как она родилась a prioriиз своего рода метафизического предрассудка, то не помогает ни проследить за движением сознания, ни упростить объяснение фактов.
Но мы должны проследить эту иллюзию до той точки, где она впадает в явное противоречие. Идеи, сказали мы, чистые воспоминания, вызванные из глубины памяти, развиваются в образы-воспоминания, все более и более способные включиться в двигательную схему. По мере того, как воспоминания эти принимают фюрму более полного, конкретного и сознательного представления, они все более стремятся слиться с восприятием, которое их втягивает в себя или приспосабливает к своим рамкам. Таким образом, в мозгу нет и не может быть области, где застывают и накапливаются воспоминания. Так называемая деструк-г ция воспоминаний из-за мозговых повреждений сводится к прекращению того непрерывного поступательного движения, посредством которого воспоминания актуализируются. Следовательно, если мы непременно хотим локализовать, например, слуховые словесные воспоминания в какой-то определенной точке мозга, то будем вынуждены, на равнозначных основаниях, то ли отделять выделяемый согласно гипотезе центр воображения от центра восприятия, то ли сливать эти два центра в один. Именно это и разрешается проверкой опытом.
Отметим странное противоречие, к которому приходит эта теория,
— с одной стороны, в результате психологического анализа, с другой — под влиянием фактов патологии. С одной стороны, кажется, что если восприятие, однажды осуществившись, сохраняется в мозгу, в виде отложившегося в нем воспоминания, то это воспоминание может быть только вновь приобретенным расположением тех же самых, запечат-
Память и мозг239
ленных восприятием элементов: откуда и в какой именно момент могло бы оно найти какие-то другие элементы? На этом естественном решении останавливаются Бэн 1и Рибо 2.
Но с другой стороны, патология предупреждает нас, что совокупность определенного рода воспоминаний может от нас ускользать, в то время как соответствующая способность восприятия остается нетронутой. Психическая слепота не мешает видеть, психическая глухота — слышать. В частности, что касается потери слуховых словесных воспоминаний, единственной формы потери памяти, которая нас интересует, — известны многочисленные факты, показывающие, что она обычно связана с разрушением первой и второй левых височноклиновидных извилин 3, причем неизвестно ни одного случая, чтобы это повреждение вызвало глухоту в собственном смысле слова: удалось даже нанести его в порядке эксперимента обезьяне, не вызвав у нее ничего, кроме психической глухоты, то есть неспособности понимать смысл звуков, которые она продолжала слышать 4.
Приходится, следовательно, признать, что в основе восприятия и воспоминания лежат разные нервные элементы. Однако против этого предположения говорит самое элементарное психологическое наблюдение: мы знаем, что воспоминание, по мере того, как оно становится более ярким и сильным, обладает тенденцией превращаться в восприятие, причем нельзя точно определить момент, когда именно происходит эта радикальная трансформация и когда, следовательно, можно было бы сказать, что оно перешло с имагинативных нервных элементов на элементы сенсорные. Таким образом, обе эти противоположные гипотезы, — первая, отождествляющая элементы восприятия с элементами памяти, и вторая, их разделяющая, — по природе своей таковы, что каждая из них приводит к другой, противоположной, причем придер·^ живаться нельзя ни той, ни другой.