Материя
Шрифт:
— Это плохо?
Джан Серий помедлила с ответом. Уже только это вызвало у Фербина беспокойство.
— Не исключено. — Она сменила тему. — Мы приземлимся в предместье, вниз по течению от города, минут через двадцать. Если до этого времени понадобится что-то мне сообщить, скажи скафандру. Хорошо?
— Хорошо.
— Не волнуйся. Скоро увидимся.
Джан Серий хлопнула его по щиколотке. Фербин предположил, что сестра возвращается на передний край ромба, но не видел, чтобы она опередила его.
Не теряя скорости, все четверо взмыли над небольшим холмом, и Фербин понял, что они не просто планируют, а двигаются под воздействием некоей силы. Он велел скафандр дать вид сзади и увидел себя так,
Фербин снова стал смотреть вперед. Они летели над чем-то вроде дороги, над старыми железнодорожными путями и пересохшим каналом. Потом земля вдруг отступила, и он увидел плоский, обледеневший пейзаж в двух сотнях метрах под собой — укутанная мраком бесплодная земля, изрезанная широкими, замерзшими водотоками, тонкими извилистыми каналами, удлиненными насыпями и холмами из песка и снега. В этой узкой заснеженной и обледеневшей долине там и сям возвышались бесформенные осколки, обломки — всевозможный строительный мусор и зубчатые руины то ли рухнувших зданий, то ли затонувших кораблей. Все это наперекосяк торчало из неровной, замерзшей земли, поломанное и заброшенное.
Они устремились к центру этого нового для них, безжалостного края, сжатого с обеих сторон отвесными и далекими утесами. Обломков внизу становилось все больше и больше — схваченных льдом, стиснутых замерзшими наносами песка и ила, укрытых снегом. Добравшись до Безымянного Города, путешественники увидели, что с утесов слева от них в небо устремляется множество тонких дымков. К утесам прилепились кружева лестниц и открытых решеток лифтовых шахт, видные при небольшом увеличении. Полная неподвижность — только дымки лениво ползли к тихим, безветренным небесам.
Перед ними возник город; до его высоких шпилей и башен оставалось еще несколько километров. Они пролетели окраины, беспорядочно застроенные низкими домишками, и начали сбрасывать скорость. Скафандр освобождал Фербина из своих тесных объятий, отпуская его руки и ноги.
Еще несколько мгновений, и Фербин почувствовал, что переворачивается, скорость еще упала, он еще немного опустился, ноги подогнулись так, чтобы можно было ходить. Они направлялись к небольшому открытому пространству. Фербин понял, что низенькие здания на самом деле гораздо выше, поскольку нижние этажи погребены под илом и льдом.
В воздухе нарисовались силуэты его сестры, Холса и Хиппинса — неясные, неотчетливые формы метрах в десяти друг от друга. Они приземлились на небольшой обледеневшей площадке, и наконец — пусть это случилось в незнакомом месте, на чужом уровне, где почти не светило солнце, пусть подошвы надежно отделяли его от всего, что внизу, — ноги Фербина снова коснулись родной земли.
26. САРКОФАГ
Объект, который называли теперь Саркофагом, находился почти в центральной точке Безымянного Города. Он располагался глубоко под площадью, внутри здания, мощного, высокого и впечатляющего, как едва ли не все в этом древнем, долгое время погребенном под землей городе. К сердцу города теперь шла новая железнодорожная ветка; инженеры воспользовались морозом и проложили путь там, где не могли проложить прежде, — над замерзшими пространствами реки, которая в мгновение ока снесла бы любые мостки или опоры, если бы здесь по-прежнему несся поток, перебросила бы их через песчаные и глинистые отмели, которые двигались, исчезали и появлялись в другом месте за одну смену, когда на порогах ревела вода.
От конечной станции с ее столпотворением — освещенного угольными лампами подземного зала с пассажирооборотом, которому позавидовал бы вокзал крупного города, — хорошо утоптанная дорожка
Подойдя к громадному круглому перекрестку на возвышении, к которому сходились десятки старых пандусов и дорожек Безымянного Города, битком забитая магистраль расходилась в разные стороны. Конвейерные ремни, узкоколейки и воздушные линии убегали вдаль вместе с дорогами; все они были освещены слабыми масляными лампами, шипящими газовыми фонарями и мигающими электрическими. Самый занятой проезд, вдоль которого тянулись кабели, ленты конвейеров и линии фуникулеров — крутые рельсовые пути с неровными ступеньками посредине, — вел через водоем по помосту из толстых досок к большому зданию-луковице, вместилищу Саркофага.
Через длинный парадный вход гигантских размеров, шириной метров в сто и высотой в сорок, по бокам которого парили десятки изваяний пустотелов в разрезе, и еще более высокий портал в виде огромной пасти двигался поток людей, машин, животных и материалов.
Когда Орамен и остальные, кто был в большом шатре, спустились в центр города и раскопок, поток уже замедлился и превратился в ручеек. Главные усилия сейчас были сосредоточены на раскопках десяти артефактов поменьше, сходных с тем, на который приходил посмотреть Орамен в день покушения. У главного черного куба тоже кипела работа — недавно отрытая вокруг него камера частично обрушилась.
Центральная камера, где находился Саркофаг, напоминала ту, что уже видел Орамен, — только была гораздо больше. В результате раскопок внутри здания образовалась огромная полость — оттуда вывезли грязь, ил, песок и всевозможные обломки, накопившиеся за бессчетные столетия. И выяснилось, что тут всегда располагалась центральная арена, около сотни метров в поперечнике, а вовсе не импровизированная пустота, отвоеванная, вырванная у малых помещений и пространств.
В центре арены, освещенный угольными лампами и облепленный лесами — а потому исполосованный решеткой теней, — виднелся сам Саркофаг, светло-серый куб со стороной в двадцать метров и слегка закругленными углами и кромками. Двадцать дней, пока велись раскопки, вокруг артефакта царил управляемый хаос — потоки машин и людей, движение, регулируемое криками, стук, искры, рев животных, выбросы и взрывы пара и выхлопных дымов. Но теперь, когда Орамен наконец созерцал Саркофаг, в камере царили тишина и спокойствие. Атмосфера среди собравшихся была почтительной, хотя — если только Орамен не воображал это — слегка напряженной.
— Отсюда он не кажется слишком живым, — сказал Орамен.
Он стоял с Поатасом и охраной у главного входа в центральную камеру — в широком проеме, десятью метрами выше дна ямы. В центре ее на округлом пятиметровом постаменте покоился Саркофаг.
— А вы подойдите поближе, — посоветовал Поатас.
Орамен улыбнулся ему.
— Именно это мы и собираемся сделать, господин Поатас.
Они направились к Саркофагу. Орамену он показался во многом менее внушительным, чем тот, первый куб, черный как смоль. Камера была гораздо больше, и обстановка казалась менее гнетущей (отчасти, конечно, из-за отсутствия суеты), а сам предмет, будучи намного больше, представлялся не таким серьезным — просто потому, что был спокойно-серым, а не беспросветно-черным, как тот, пугавший и притягивавший Орамена. Так или иначе, артефакт был крупным и казался еще более впечатляющим оттого, что Орамен видел его снизу, а не сверху.