Шрифт:
Глава 1. Маленький отрезок ткани
Тогда она мало еще знала о кошмарах. Она видела дурные сны не чаще любой другой юной девушки. Несложно представить мотивы этих снов и робость, и стеснение, которые можно подавить в себе при свете дня, и страх не справиться с поставленной задачей, и страх быть отвергнутой.
Выйти на сцену и вдруг осознать, что на тебе нет одежды – что может быть банальнее? Она улыбнулась своим мыслям.
Танцевать было для нее так же естественно, как иному
Не то, чтобы у нее не было выбора. Ей просто никогда не приходило в голову посвятить свою жизнь чему-то иному.
Она не любила танцевать, она любила жизнь, и любила жить. А поскольку балет занимал большую часть ее жизни, был ее способом существования и ее способом взаимодействия с миром, Она любила балет так же, как любила жизнь. Страстно, самоотверженно и с той полной отдачей, в корне которой и крылись причины ее удивительной маниакальной выносливости и трудоспособности.
Она продолжала глубоко и ровно дышать. Следующий номер – это уже ее выход. Сотни пар глаз будут следить за каждым ее движением, каждым жестом, холодный и безжалостный свет софитов многократно увеличит любую неточность, и эти глаза в полутьме огромного, знакомого с самого детства зала, эти взгляды – хирургически цепкие, да что там глаза – ведь зрители смотрят балет не только глазами – они приходят сюда, чтобы чувствовать. Они сразу почувствуют даже тень неуверенности.
«Это моя власть, моя власть над ними: что они будут чувствовать, решать буду я, на сцене… Сейчас».
– Маля! Дорогая!
Леньяни стояла вплотную, врываясь в ход мыслей, привнося за собою едва уловимый запах пота и искреннюю, логически обоснованную ненависть. Неумело скрываемая, еле сдерживаемая ненависть, насильственно обращаемая в дружелюбие и открытость, отчего выливающаяся в весьма гротескное зрелище.
«Ты стараешься успокоиться, настроиться, держаться, поймать и прочувствовать нужное для номера состояние, – досадливо думала Матильда, – и вездесущая Пьерина Леньяни тут как тут, только бы сбить, только бы хоть немного, но затруднить движение конкурентки».
– Белиссимо! – продолжала Леньяни, без стеснения повисая у нее на шее. Разница в росте и в весовой категории делала ее жест еще более комичным. Захотелось поморщиться.
– Наследник здесь, – заговорчески, слащаво, как близкой подруге. Усыпить бдительность и снова нанести удар – изподтишка, не давая возможности опомниться.
– Зачем вы мне это говорите?
– Ну как же… Наследник…
– Да. И что?
«Даже если я буду падать, я совру себе: я буду лгать, что не падаю. И тогда я не упаду…» – гнев Матильды выдавало только чуть замедленное дыхание – сдерживаемое, глубокое, оно указывало на то усилие, которое приходилось прилагать, чтобы оставаться – хотя бы видимо – спокойной.
На самом деле ей хотелось отшатнуться
Пьерина, словно прочитав ее мысли, отстранилась сама, мягко и тягуче, продолжая приобнимать ее за плечи, проводила к самому выходу на сцену.
Она вздрогнула: на мгновение ей показалось, что с горячей кожей соприкасается холодный металл. Не иначе, как Пьерина не нашла ничего лучше, чем заколоть ее перед выходом на сцену – лишь бы она не исполнила свой номер…
«Все не важно, я не дам тебе меня сбить. Все не важно, все, я иду…»
И она шагнула на сцену, растворившись в музыке, став частичкой чего-то большого, яркого и невыразимого – того, что из года в год, из столетия в столетие пытаются выразить, высказать и поймать шокированные красотой люди: композиторы и поэты, художники, танцоры и музыканты.
«Лети!» – призывала музыка, и она делала взмах, плавный, невесомый, и взлетала. «Легче, легче, легко…» – и все становилось тонким, сияние заполняло сцену и ее, двигающуюся с хрупкой грацией неземного существа.
Мягкое сияние проникало в зал, окутывало зрителей, здесь, сейчас, они ощущали и видели только радость, только свет, переживая восторг единения с чем-то большим, с чем-то великим…
Временами жизнь в нескончаемом круговороте мелких обыденных дел и событий представляет собой бег по кругу. Мир в такие моменты кажется маленьким и простым, скучным и замкнутым. Домашние дела сменяются походами на службу, прерываются наступающими время от времени выходными, и однообразие течет медлительною рекою.
Матильда была лишина подобных чувств и соображений, в той или иной форме знакомых практически каждому: с самого раннего детства сцена и возможность на этой сцене присутствовать огораживали ее от скуки бытовой жизни. Чудеса, происходящие в спектакле, случались будто бы и с нею самой – и она могла летать, могла умирать, чтобы потом воскреснуть, могла совершать немыслимые подвиги и поступки, идти на преступления и убийства. Жизнь, заполненная танцем, становилась такой же захватывающей и зрелищной, как и спектакль. Она забывала о своей принадлежности к определенному времени и месту в пространстве, теряла чувство реальности происходящего и… Разрезанная Пьериной тонкая лямка соскользнула с плеча, обнажая маленькую, упругую грудь. Лиф упал.
Зал ахнул, а время для Матильды потекло медленно: так, что между ударами сердца в голове успевало промелькнуть сразу несколько мыслей.
Удар сердца. Иван Карлович в истерике что-то кричит за сценой. Дирижер, позабыв про оркестр, оборачивается к ней, силясь разглядеть ее лицо. Удар сердца. Дамы смущенно отворачиваются, прячут глаза. Мужчины напрягаются в своих креслах. Наследник привстает в своей ложе. Удар сердца. Тело не слушается, не хочет двигаться, не хочет быть здесь и сейчас. Так сбывается кошмарный сон, банальный, пошлый в своей предсказуемости – ты на сцене, на тебе нет одежды, и все молчат…