Матиуш на необитаемом острове
Шрифт:
Самая большая моя ошибка, что я был гордый.
Может ли король любить весь народ или только хочет, чтобы его хвалили, и потому добрый?
Можно ли любить тех, кого не знаешь? Я хотел, чтобы детям было хорошо, но хотел, чтобы они знали, что все это сделал король Матиуш-Реформатор.
Я огорчался, что я маленький, хотел показать, что маленький тоже может многое. Знал, что взрослые на меня злы, но должны слушаться.
Начал
И другую: «Разные планы, если бы я снова стал королем».
Дормеско сказал:
— Человек не должен думать, а только слушать приказы и точно каждый приказ выполнять. Если я даю приказ, я должен быть уверен, что он будет точно выполнен.
— Но король должен все понимать и думать, какие давать приказы, — ответил я.
— Король — другое дело, — согласился Дормеско.
Значит, взрослые тоже могут быть не очень умны?
Жду, жду, а почта не приходит. Видимо, что-то случилось.
Не писал целую неделю.
Приехал грустный король. Удивился, что я не читаю газет. Я сказал, что раньше читал, и что мне это дало? Он сказал, что я прав, что лучше читать книги.
Он очень добр ко мне, но я не понимаю то, что он мне говорит, поэтому мне с ним неприятно. Он сказал так:
— Раньше, мой Матиуш, ты что подумал, то и сделал. Теперь ты решил только думать и ничего больше. А у человека должны быть одни мысли для себя, а другие для людей.
Так что же получается, что человек должен лгать? Знаю, что не так, но не понимаю. Наверно, я еще маленький.
Опять давно не писал.
Читаю, уже немного играю на скрипке. Я хотел бы играть как грустный король, или хотя бы как Валенты.
С книгами все иначе, чем мне казалось. Когда читаю, то потом еще больше думаю. В книгах есть много, но не все, и в прочитанном нужно самому разобраться.
Скоро уже смогу доплыть до маяка. Видел там в подзорную трубу двух детей. Один совершенный малютка, наверно, еще говорить не умеет. А другой немного постарше, но тоже маленький.
Раньше я смотрел через решетку на Фелека и его игры. Железная решетка королевского парка отделяла меня от детей, и я был один. Теперь от детей меня отделяет море, и опять я один.
Мне снилось, что на стене висит какая-то картинка. И много людей на нее смотрят. Картинка плохая, я знаю какая, но не хочу писать. И потом где-то начали звонить, все побежали, и я побежал.
Валенты не знает, что это значит, он не смог объяснить этот сон.
18
Наконец Матиуш решил доплыть до маяка. Когда-то он учился писать, чтобы написать Фелеку письмо, теперь он все дальше и дальше заплывал в море, пока, наконец, не достиг цели.
Он привязал лодку и прямо пошел на маяк. Но по дороге встретил детей: мальчик вел за руку маленькую беловолосую девочку.
— Папа! — крикнула девочка и, протянув ручки, побежала к Матиушу. — Папа! Иди! Аля хорошая!
Она споткнулась о камень или корень, упала и громко заплакала.
Мальчик, должно быть, ее брат, помог ей подняться, поправил платьице. Но она вырвалась у него из рук, на щеках еще блестят слезы, а сама уже смеется, бежит к Матиушу и кричит: «Папа!»
Братишка остановился, ждет, что будет. И Матиуш остановился, не знает, что делать. Он так мечтал доплыть до этих детей, а теперь стоит в недоумении.
— Иди к дедушке! — кричала малышка. — Иди! Аля хорошая. Дедушка там. Иди, папа.
И теребит, тянет Матиуша. Страшно неприятно, когда надо что-то сказать, а что — неизвестно.
— Але, иди. Папа, иди. Але, Аля, папа — к дедушке.
И тянет, толкает обоих, лепечет, спешит и опять чуть не упала.
— Дедушка, дедушка, смотри — папа!
А смотритель маяка, прищурившись, улыбается, бороду гладит. Такой славный, похожий на доктора.
— Приветствую высокого гостя, — говорит он, снимая шапку. — Должно быть, король Матиуш хотел узнать, почему маяк не горит? Уже все в порядке, сегодня зажжем. Уж я бы давно приехал просить у вашего величества прощенья за такую тьму, да вот… с этим далеко не уедешь.
Матиуш только теперь заметил, что у старика нет одной руки.
— Другую руку отняло у меня море. Но море щедрое: за мою руку дало мне вот эту парочку.
И Матиуш узнал, что старый смотритель был в прошлом моряком, что во время кораблекрушения потерял руку. Тогда он устроился на маяк. Год назад, после шторма волна выбросила двух детей, едва их спас. А что самое удивительное, что мальчик не выпустил из рук девочку, хотя был без сознания.
— Мальчика я назвал Але, а девочку Аля. Кто они, чьи — не знаю, У негров, которые жили на острове, Але значило — сын моря, а Аля — дочь моря. Чужеземные какие-нибудь дети, должно быть, с севера, потому что южные языки я все немного знаю, а с мальчиком ни на каком говорить не мог.
Аля нетерпеливо вертится и смотрит, то на деда, то на Матиуша.
— Папа! — крикнула она, наконец, и начала смеяться.
— Вот видишь, глупышка, — сказал старик, — я говорил, что папа вернется. Вот он с тобой, твой папа.
— Это вовсе не папа, — сказал, нахмурившись, Але.
— Для тебя, может, не папа, а для Али папа.
— И для Али не папа. Это Матиуш.
Матиушу стало не по себе. Опять он не знал, что сказать, А старый моряк смотрит на детей и улыбается.
— После дороги надо перекусить, — сказал он.