Матриархия
Шрифт:
С мамой и папой?
Представить родителей Юрца дерущимися невозможно. Интеллигентная (не от слова телега) семья, высшее образование, конечно же.
Я ткнул «отбой» и посмотрел на часы. Время у меня, в общем-то есть. Тем более, что вторую пару, кажись, тоже опаздываю.
Отправил Наташке-старосте смс-ку:
«Привет. Заболел, может к третьей паре буду»
Дело в шляпе. Наташка там прикроет, может и подтянусь попозже...
Так, я надел джинсы. Футболка грязноватая, но и так сойдет. Юрец мой друг детства,
Я еще не знал, что на учебу мне больше идти не придется. Не знал, что в этот момент делала Наташка, наша отличница, идущая на красный диплом.
Тогда еще мир для меня оставался прежним, по крайней мере, с виду. Да и что может сломить беспросветную тщетность бытия?
***
Признаюсь: я бахвалился. Когда в трубку рыдает твой друг, как-то не до шуток. Но я привык ко всему относиться с юморком - так проще.
А сейчас ледяная рука поглаживала загривок, гуляла по спине. В желудке плескался полупереваренный ком пирога, облитый кофе.
Кто-то вскрикнул на улице, за забором. Мужик какой-то, наверно еще не отошел после вчерашней гулянки. У нас райончик самый сумасшедший в городе. Я еще давно хотел, помню, купить «Осу». Еще до того, как стали жить с Аней отдельно. А то лазили наркоманы по дворам, ночью. Участок с другой стороны выкупили зажиточные соседи, выстроили особняк. Камеры повесили, завели пса.
Но наркоманов это почему-то не отпугивает.
Головная боль и сушняк никуда не делись. Я по привычке захватил с собой автокарандаш и блокнот. Я в нем рисую все подряд - и по дороге на пары, и когда гуляем с Аней, (только она сразу же хмурит бровки), и в обеденные перерывы тоже. Особо не стараюсь, пишу в удовольствие. Для «беловых» работ у меня отдельный альбом.
Аню и ее родню жутко раздражала эта моя привычка. Потому что даже на похороны ее дедушки я притащил «набор художника».
Ну, рисовать мне конечно, не разрешили. Так что пришлось потом восстанавливать материал по памяти. Иной раз сложно представить свое хобби людям, а уж если интерес этот выбивается из общего тона...
Я опустил вниз загнутый гвоздик, заржавленные петли калитки скрипнули. В глотке - совсем пустыня, после кофе всегда так. Под ногами ковер из высушенных листьев и хвои: крутая у Юрца елка растет, зимой наряжают, гирлянды вешают.
Еще во дворе пальмы, мама Юрца увлекается растениеводством. Виноград сладчайший, без косточек, клубника, малина, персики...
Они всегда нас чем-нибудь да угощают. А мы их - помидорами. Моя мама их только и выращивает, ну и цветы еще.
Ветер легонько поглаживает кожу под футболкой, приятная прохлада забирается под джинсы. Надо, видно, сделать кислую мину, а то я иду и улыбаюсь как баран. Потому что с Юрцом хохочем почти всегда, когда встречаемся - условный рефлекс.
Бетонная дорожка, крыльцо, ступеньки. Уже с порога
Пот на спине и шее похолодел. На ногах теперь будто гири, шагу не ступишь. Пульс выдалбливал виски изнутри, а горло уже шероховатое, будто наждаком терли.
– Юр? Ау, чо там у тебя?
Сначала тишина в ответ. Потом показался Юрец - в футболке, заляпанной кетчупом. И на лбу тоже соус.
Но запах никуда не делся - кетчуп так не пахнет, - так что я от греха подальше отступил назад. Юрцу уже двадцать три, он живет с родителями, и до сих пор девственник - отношений у него никогда не было.
Достаточно предпосылок, чтобы спятить?
– Привет, - Юрец провел ладонью по лицу.
– Что происходит?
– голосок слабый, дрожит.
Какие-то шорохи, треск. Тут же картина возникла: мама Юрца, тетя Люда, ползет в куширях - вся в крови. Папа клокочет с ножом в горле.
Сам Юрец в бордовых перчатках. Из той же оперы, что и «кетчуп». Штаны в промежности темные, губы и брови прыгают, как под напряжением.
– Что... Ч-ч-тчт...
– заикался он. Я скосил взгляд. Можно подхватить эту деревяшку, в крайнем случае, черенок от лопаты.
– Что там с твоими родителями?
– прозвучало со стороны. Я не сразу понял, что это мой голос.
И что кто это там шебуршит сбоку, в огороде? В самом деле - раненная тетя Люда? Собаки ведь у Юрца нет.
Раздался гортанный крик.
– ОСТОРОЖНО!
– вскрикнул Юрец. Я инстинктивно метнулся вперед, к палке.
Через огород к нам бежала соседка, Ленка. Мы с Юрцом помню, подсматривали, когда она купалась в летнем душе. Ничего толком не увидели, но я хорошо запомнил гамму чувств: стыд, интерес и возбуждение.
Мне тогда было лет тринадцать, Юрцу чуть больше. Получается, что Ленке этой сейчас уже за тридцать. У нее и муж есть, вроде.
Идет к нам, в развевающемся халате. С сырыми как после душа, растрепанными волосами. Лицо обескровлено, взгляд пустой.
В полах халата мелькала грудь. И белый, чуть тронутый жирком живот.
– Что за...
– успел спросить я. Она размахнулась и отвесила Юрцу пощечину. Точнее не так: она прочертила ногтями четыре борозды у него в щеке и те тут же закровоточили.
– Эй! Ты упала что ли?!
– вскрикнул я. Соседка бросила на меня взгляд.
Меня будто холодом обдало, несмотря на потные ладони. Юрец поднял кулачки в комичной стойке. Всклокоченный, потный. Баба ни слова не говорит, только буравит его взглядом и дышит, раздувая ноздри.
– Что случилось?
– выдавил я, облизывая губы. Может, Юрец убил родителей, а потом еще и соседку изнасиловал?
– Лена? Так тебя зовут?
Она зарычала и прыгнула на Юрца. Он взвизгнул и стал тузить ее кулаками. Соседка действовала споро и уверено, как будто всю жизнь провела за борьбой в нижнем партере.