Матрица бунта
Шрифт:
Останется ли Елена Крюкова автором одного “Серафима”? Несмотря на то, что она пишет давно и автор не только многих стихотворных подборок, но и нескольких романов, мне трудно представить читателя, который бы воспринял ее творчество в полном объеме. Взять хотя бы близкий по теме роман “Юродивая”, вышедший в нижегородском издательстве “Дятловы горы”. Не хочется обижать автора, но не могу не сказать, что “Юродивая” производит удивительно отталкивающее впечатление — удивительно, потому что вроде бы скроена из тех же мотивов и изложена тем же высоким, возносящимся голосом, что и роман “Серафим”.
“Юродивая”, как это ясно из названия, повествует о человеке, порвавшем не только цепи социума, но и привязки к заботам и сюжетам общей жизни. Крюкова усугубила это изначальное затруднение тем, что перевела историю своей Юродивой в визионерский план: у героини много приключений, но большинство их происходит в иных мирах, видениях, фантастических
Впрочем, по-видимому, “Юродивая” куда более раннее произведение, чем “Серафим”, а значит, есть возможность вернуться к сюжету с новыми силами.
(Опубликовано в журнале «Вопросы литературы». 2011. № 3)
В зазеркалье легко дышать
Владимир Мартынов, “Время Алисы” — Дмитрий Данилов, “Горизонтальное положение”
1
Эта книга [6] не попала в итоговые списки прошедшего года, ни в итоги десятилетия. Ни в «зимнем чтении» «лучших книг о…» Льва Данилкина [7] , ни в остроумной подборке «двенадцати самых обсуждаемых книг» Вадима Левенталя [8] , ни в почетном списке «десяти книг десятилетия» Сергея Белякова [9] она не засветилась. Хотя трудно найти более зимнюю, новогоднюю книгу, сверкающую внутренней тайной, как елочная игрушка. Хотя она по праву может считаться лучшей книгой десятилетия уже потому, что подводит итог и ему, и прошедшему веку, и многовековой истории культуры. А что до обсуждения — оно впереди (готовится дискуссия в «Октябре», да и спектакль Мартынова в рамках проекта «Человек. doc» театра «Практика» дает повод для разговора).
6
Мартынов Владимир. Время Алисы. М., Издательский дом «Классика-XXI», 2010.
7
«Итоги года. Зимнее чтение». — «Афиша», 31 декабря 2010 г. http://www.afisha.ru/.
8
Левенталь Вадим. Табор уходит в афедрон. — «Соль», 30 декабря 2010 г. http://www.saltt.ru/.
9
Беляков Сергей. Десять книг десятилетия. — «Частный корреспондент», 17 декабря 2010 г. http://www.chaskor.ru/.
Впрочем, в «НГ Ex libris» книгу отрецензировал Михаил Бойко, и в список лучшего за год она вошла [10] . Однако призовой заметки в предновогоднем номере так и не удостоилась — по сути, вместо нее повторно отрецензирован роман «Тщеславие» Александра Снегирева. Книга вроде как тоже о литературе и тоже выносящая приговор литсообществу. Редакции «НГ Ex libris» понравился нонконфомизм Снегирева, который осмелился, по мысли Бойко, выкрикнуть детскую правду в хоре прикормленных литературной «корпорацией» подпевал.
10
Бойко
Однако решающее: «Король-то голый!» — произнес как раз Владимир Мартынов, пока Снегирев живописал прыщи на королевском заду. Нравы «корпорации» — тема дерзкая, но мелкая, как брошенная горсть песка. Мартынов обрушивает на литераторов гору, объявляя и их, и их собратьев в других искусствах, и воспитавшую их культуру, да что там — все нынешнее человечество — «тупиковой ветвью эволюции».
И — что самое обидное — делает это мимоходом, не очень-то концентрируя на вымирающем виде свое внимание. Только писателям, обеспокоенным своим профессиональным будущим, может показаться, что «Время Алисы» и ранее изданные «Пестрые прутья Иакова» — книги о конце литературоцентризма. Это не так.
Описание Конца интересует Мартынова постольку, поскольку скорейшее его осознание рассвобождает умы для восприятия неведомого Начала. Вот почему главный текст в «Пестрых прутьях Иакова» — не критический очерк «О конце времени русской литературы», а «Трактат о форме облаков», четыре страницы мечты, которые перетягивают на себя, перестраивают весь текст наличной культуры.
«Время Алисы» и вовсе чистая греза — о новом Эдеме, где человек не будет оторван ни от Бога, ни от чуда, ни от реальности.
Я намеренно тороплюсь, сразу выдвинув главный, во многом мистический посыл новой книги Мартынова, к которому он сам, конечно, подбирается издалека. Но если мы сосредоточимся на разборе симптомов упадка, мы не двинемся дальше преамбулы. Что, скажем, произошло в очерке Аллы Латыниной [11] , которая великолепную интуицию Мартынова о наступающем эоне облаков обошла вниманием, видимо, потому, что для нее аналитика понятней визионерства.
А между тем мистические предвидения Мартынова доступны и даже прагматичны. В том смысле, что изрекаются не для красоты, а для того, чтобы немедленно быть воплощенными в жизнь. Мартынов ставит перед собой и всеми нами конкретную, ясную задачу: пребывать в реальности.
11
Латынина Алла. Слово в визуальном мире. Владимир Мартынов о конце времени русской литературы. — «Новый мир», 2009, № 10.
Тут с ним пытался поспорить Михаил Бойко. Верно нащупав сердце книги, он ударил в него: «Но идея „реальности” — это семиотический монстр, рожденный человеком говорящим. Именно язык образует тонкую, как волос, линию, отделяющую „реальное” от „нереального”. <…> Эволюционный рывок может быть связан только с отбрасыванием оппозиций реальное/нереальное, подлинное/иллюзорное» [12] . Однако полемики не получилось. Желая быть святее Папы, Бойко доказывает, что ничего подлинно реального быть не может — так как нет ничего такого, что мы могли бы назвать не подлинно реальным. А единой реальности нет, так как реальность — это множественные миры, которые все — реальны и не могут противопоставляться друг другу. Но ведь это и есть главная идея Мартынова: непротиворечие мира представлений и мира вещей, искусства и жизни, рефлексии и поступка, чудесного и обыденного. Продолжать эти пары оппозиций можно в любом направлении, главное — знать, что Мартынов все оппозиции объявляет несущественными.
12
Бойко Михаил. Молоко парное и порошковое. — «НГ Ex libris», 2 декабря 2010 г. http://exlibris.ng.ru/.
2
Утопия «целостного, нерасколотого мира», населенного новым человечеством, и есть главный сюжет «Времени Алисы». Само же время имени сказочной героини, переступившей через привычные связи слов и правила восприятия реальности, здесь не более чем метафора этой утопии. Такой же образ, как «пятно Боттичелли», — символ не произвольного, не авторского искусства будущего, как «царственная зима» — знак «зова бытия», как китайская Книга перемен — всеобъемлющая метафора эволюции.
Аналогия становления нового мира со сказкой Кэрролла — точная. В основе нашей цивилизации — Слово (речь, представление, высказывание), а слово — это «зеркало, которое отражает и удваивает реальность». Пока Алиса стоит перед зеркалом, она видит фрагмент отраженной реальности. Пока Алиса воспринимает мир в отражении, она остается вне реальности. Пока Алиса смотрит, она не может отвлечься на то, чтобы жить. Зеркало не пускает Алису в реальность, не пропускает сигналы реальности к Алисе. Зеркало пересказывает их друг другу: Алиса и реальность, не слыша друг друга, слушают зеркало.