Матрица «Россия»
Шрифт:
На средства госбюджета делают фильмы, рисующие русских (советских) недочеловеками. Видный западный обозреватель, говоря об антисоветском дискурсе середины 90-х годов, так объяснил смысл внушаемой дилеммы: «Русские – недочеловеки потому, что коммунисты, или они коммунисты потому, что недочеловеки?» Мышление загнано в формулу, утверждающую как данность, что русские – недочеловеки, Но в этом Голливуду далеко до российских аналогов.
В целом политкультура РФ, будучи патологической, все же смутно напоминает известный тип – культуру этнократии. Как будто возникло два народа, которые расходятся по двум разным путям. Один – «новая элита», ядром которой и является тот политкласс, о культуре которого идет речь. Другой народ – бывшие «совки»,
Состояние это временное, болезнь будет излечена, и дай Бог, чтобы без ампутаций.
ВПРАВИТЬ ВЫВИХИ, БЕРЕЖНО
Разговор об элите затруднен многими деликатными моментами. Может быть, в других, более прагматических культурах эта тема обсуждается холодно, разумно и эффективно – но мы-то живем не в других культурах, а в нашей. Подрывать устои нашей культуры – боже упаси. Но некоторая модернизация требуется.
Я выскажу свои соображения на уровне здравого смысла, не прибегая к западным теориям стратификации общества и, в частности, теориям элит. Скорее всего, я эти теории плохо знаю, и поэтому они мне кажутся далекими от нашей реальности. Хотя, конечно, в любой даже негодной теории есть кое-какое рациональное зерно.
Почему трудно у нас говорить об элите, даже как-то неприлично? Я думаю, по двум причинам. О первой много говорил Достоевский – слишком близко к сердцу у нас было принято христианское утверждение всечеловечности. Все люди братья, за всех в равной степени Христос пошел на крест. На этом фоне, конечно, те признаки, по которым выделяется элита, – мелочь. Они существуют, в земной жизни играют роль одного из бесчисленных социальных параметров, но это проблема быта, а не бытия. Суета сует в плоскости всяческой суеты.
Надо заметить, что идея всечеловечности у нас явно распространялась и на вертикальные человеческие отношения, а вовсе не только на «нет ни эллина, ни иудея». Уравнительный идеал, который сегодня лишь слегка забрызган грязью рыночной реформы, никуда не делся. Его основание – вовсе не только общинный крестьянский коммунизм, в котором долго обитало большинство русских, но и религиозные представления о человеке, почти уже неосознаваемые. Впрочем, как и на Западе «теории стратификации» выросли из кальвинистского учения об избранных и отверженных, но это уже давно не осознается. У нас обсуждение общественной жизни в понятиях «элита – масса» наталкивается на внутреннее неприятие, ибо несет на себе отпечаток того религиозного представления о человеке, которое изначально отвергалось православной культурой.
Вторая причина в том, что положение элиты в России уже с середины XIX в. носит черты этнического конфликта. А деликатность темы межэтнических отношений очевидна. В России элита не включалась в «народ» – в отличие от феодального Запада, где, напротив, была принята аристократическая концепция, так что народом было как раз дворянство, а крестьяне – нет. Вплоть до революции 85% населения России составляли крестьяне, которые и признавались главным ядром народа. Рабочие тоже причислялись к трудовому люду («Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой»). Потомственное дворянство включало в себя всего лишь чуть более 1 % населения, и оно тем более не причислялось к народу, что находилось в симбиозе с крестьянством как управляющее сословие. В народ не включались и чиновники (бюрократия), и интеллигенция. Таким образом, не только элита, но и вся ее «социальная база» исключалась, по общему мнению, из народа. Она была почти иным этносом, живущим на русской земле.
А. Блок написал в статье «Народ и интеллигенция»: «Народ и интеллигенция – это два разных стана, между которыми есть некая черта. И как тонка эта черта между станами, враждебными тайно. Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном
Самосознание элиты было очень неустойчивым – она колебалась между народопоклонством и народоненавистнинеством, доходящим до открытой русофобии. В периоды напряженности элита переживала приступы социального расизма. Трудящиеся (люди физического труда) в ответ воспринимали ее как изгоев, а в моменты революционного подъема и как извергов русского народа. Причины этого обоюдного разделения – очень большая и важная тема, одна из главных в русской философии начала XX века. Достаточно назвать сборник «Вехи» (1909), где либерал М.О. Гершензон писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
Здесь мы не будем касаться проблемы этого разделения элиты и народа в дореволюционной России, лишь зафиксируем сам факт.
После революции и Гражданской войны основная масса чиновничества и интеллигенции СССР рекрутировалась уже из тех, кто прежде принадлежал к «трудящимся», но в эту элиту, создаваемую на обновленной идеологической матрице, была включена и основная масса старой элиты и ее детей. Перестроечные сказки о том, что детям дворян и священников не давали ходу и отлучали от образования, давно пора отправить в печку. Ни одно общество, ни при каком катаклизме не может себе позволить пожертвовать такой огромной ценностью, как накопленный за века элитарный социальный слой. В этом смысле нынешняя реформа стала, пожалуй, одним из самых расточительных для нации «бунтов дна». Советская элита не устранена и не уничтожена – она интеллектуально и творчески выхолощена, что является гораздо более жестоким и долговременным воздействием на механизм воспроизводства нации, нежели террор.
Но мы пока говорим не об этой конкретной ситуации, нам надо построить подмостки, на которых может вестись мало-мальски продуктивный разговор.
Итак, вводим понятие элиты – того, что когда-то называлось «сливками общества». В сословном обществе это понятие включало в элиту «верхушки» всех сословий, а в советское время всех профессий. Если бы мы представили себе идеальный социальный портрет элиты старой России (до середины XIX века), то увидели бы на нем фигуры и крестьян, и ремесленников, и купцов, и казаков. Так же и в советское время, в соответствии с новой социальной структурой.
Этот портрет подвергся кардинальной переделке в процессе второй волны модернизации России (вторжение капитализма). К элите стали причислять людей, управляющих общественными процессами – или непосредственно, или через воздействие на общественное сознание. Это, практически, люди «умственного» труда – бюрократия, предприниматели и интеллигенция. В позднее советское время, покатившись к социал-демократии, а затем и либерализму, наши духовные авторитеты также стали изымать из «портрета» элиты людей физического труда, а затем военных и бюрократию. Поначалу это делалось стыдливо: «ах, я считаю умного рабочего интеллигентом». Потом все упростилось, рабочих назвали люмпенами и лентяями (впрочем, бюрократия частично восстановила свои позиции).
Сейчас, когда сознание новой элиты уже достаточно оскотинилось, для причисления к ней введен и совсем уж примитивный ценз – уровень материального состояния и доходов. Полуголодного библиотекаря или учителя к элите не причисляют. Одновременно устранены критерии нравственности – способ получения состояния и доходов не учитывается, воровство в этом плане перестало быть предосудительным. Отброшены и критерии профессионального совершенства, по этому признаку убожество значительной части нынешней элиты не имеет аналогов в российской истории. Факт тот, что реформа подняла и железной рукой внедрила в элиту самую активную и хищную часть советского социального дна, изгоев и извергов советского общества. Это – особая субкультура, принципиально отвергающая духовный аристократизм и творчество. Такая гибридизация элиты еще очень дорого обойдется народам России.