Матросская тишина (сборник)
Шрифт:
После завтрака, когда вся группа собралась в холле и в ожидании экскурсовода и автобуса расселась в мягких креслах перед телевизором (повторно показывали вчерашний детективный фильм), Аполлинарий Каллистратович объявил, что автобус пришел, что экскурсовод ждет внизу и что Валерию он разрешает, как человеку, хорошо знающему Смоленск и его достопримечательности, навестить свою тетушку, которую он не видел много лет. И тут же, бросив строгий взгляд на Валерия, сказал:
— Только предупреждаю: к обеду, к пятнадцати ноль-ноль, быть в гостинице! Если у тетушки
Шутка Бонапарта всем пришлась по душе. Со всех сторон в сторону Валерия полетело:
— У меня две свободные сетки.
— Возьми мой чемодан! — заикаясь, предложил подслеповатый Саша Коробков.
— Валера, если не получится с яблоками, прихвати на всю братву свежей картошки, я в этом году еще не пробовал, — пробасил из угла Олег Новиков.
— Кончайте треп, внизу нас ждут! — крикнул из коридора самый непоседливый из группы Кирилл Пустошкин.
Когда все вышли из холла, Аполлинарий Каллистратович увидел, что Эльвира как сидела в кресле у окна, так и осталась в нем сидеть неподвижно.
— А ты что?.. Тебе что, особое приглашение? — удивился Аполлинарий Каллистратович, видя, что Эльвира и не думает вставать.
— Я не могу сегодня быть с группой…
— Почему?
— Мне не здоровится. Я сейчас схожу в аптеку, а потом побуду в гостинице. Мне нужно полежать.
— У тебя, случайно, не температура?
— Нет… У меня нет температуры…
— А что же тогда у тебя? — Аполлинарий Каллистратович недоуменно развел руками, но тут же, вспомнив, что перед ним не просто член его группы, а девушка, устыдился. — Я понимаю… Конечно, у тебя даже вид нездоровый. Полежи, отдохни, а если после обеда почувствуешь себя лучше — поедем осматривать Смоленский кремль и собор. До обеда мы осмотрим город и посетим краеведческий музей. А уж назавтра, миленькая, постарайся не кукситься, поедем в дом-музей Глинки и в Гагарин. Это будет завершением нашей экскурсии.
Когда Аполлинарий Каллистратович спустился вниз, Эльвира вышла из холла и возвратилась в свой номер, соседний с номером Валерия. Позвонила ему, и он через минуту пришел к ней. В руках у него был сверток.
— Что это у тебя? — спросила Эльвира, показывая на сверток.
— Серебрянка, две кисти, замочек и два полиэтиленовых мешочка.
— Зачем это все?
— Ты что, никогда не была на кладбищах?
— Ах, да… Поняла, поняла… — словно оправдываясь, проговорила Эльвира. — А полиэтиленовые мешочки?
— По пути на кладбище заедем в карьер, где я всегда беру песок.
И снова Эльвира не сразу поняла, зачем Валерию понадобился песок.
— Песок?
— Да, да, песок, которым посыпают вокруг могилы. Пойдем, к обеду мы должны вернуться.
У подъезда гостиницы они сели в такси, и Валерий сказал уже немолодому водителю, куда их нужно везти.
— Только по пути заедем на карьер, что будет слева от дороги, захватим песку, — попросил он.
— Вас понял! — бросил шофер, и машина, послушная
До карьера ехали молча. Эльвира раньше в Смоленске ни разу не была. Город ей сразу же показался особенным, он чем-то отличался от российских городов, в которых ей приходилось бывать. И эта особенность, скорее всего, была навеяна недавним прочтением «Войны и мира» Л. Толстого. В романе было несколько глав, события в которых развивались в Смоленске. Глядя из окна машины на старинные дома, мимо которых они проезжали, Эльвира выискивала глазами те, в которых, может быть, была штаб-квартира Наполеона или располагались штабы его маршалов. И тут же невольно подумала:
«Может быть, вот по этой самой дороге в Смоленск заходили войска Наполеона и по ней же, оборванные, голодные и больные, брели в свою Францию. По ней же в Смоленск в сорок первом входили и гитлеровские полчища. По этой дороге, по этим улицам и отступали. Господи, чего только ты не видел, старый Смоленск! Сколько крови впитала земля твоя… А вот стоишь ты, по-прежнему загадочно красивый, древний, но молодой… И почему только наши писатели не напишут книги об истории знаменитых городов? Об одном Севастополе или Ленинграде можно написать десятки томов, и будешь читать — не оторвешься».
Когда шофер подъехал к карьеру, где добывали песок, Валерий сказал, чтобы Эльвира не выходила из машины.
— Я быстренько, — бросил он шоферу, и тот понимающе кивнул.
Через несколько минут Валерий с двумя сетками, в которых были полиэтиленовые мешочки с золотисто-желтым песком, слегка запыхавшись, вернулся к машине и положил их в багажник.
— Не смоляне? — спросил водитель, когда машина вышла на дорогу, ведущую в сторону кладбища.
— Москвичи, — ответил Валерий.
— Сразу видно, — благодушно отозвался шофер.
— Это по какому же признаку?
— Вы букву «а» с оттяжкой произносите. Сибиряки, северяне и вятичи — те говорят быстро, строчат как из пулемета, а ваш говор, московский, протяжный, вроде бы с ленцой, словно вы никуда не торопитесь. Я это давно заметил. Вот только по Москве своей вы носитесь как угорелые.
— Давно в такси? — чтобы не молчать, видя, что водитель попался словоохотливый, спросил Валерий.
— Да уж, слава богу, тридцать лет.
— И все в Смоленске?
— И все в Смоленске. — И, помолчав, продолжил: — Мы, смоляне, не рыщем по белу свету за длинным рублем.
— А на целину? Тоже не ваше дело? — подковырнул Валерий.
Но таксист оказался из тех, кому палец в рот не клади. Нашелся сразу:
— Целина — это дело особое. Это не только политика, это вроде бы мирная атака. А в атаке чем дружней, тем спорней. На целину мы своих смолян провожали с оркестром, как в сорок первом нас провожали на войну.
У ворот кладбища Валерий рассчитался с таксистом, достал из багажника сетки с песком и сверточек с краской и кистями.
Сразу же, у входа на кладбище, на Валерия и Эльвиру пахнуло скорбной тишиной погоста.