Матросская тишина (сборник)

Лазутин Иван Георгиевич

Видя, что дочь не находит себе места, осунулась и почти перестала есть, она принялась ее уговаривать:

— Доченька, так нельзя. Посмотри на себя в зеркало — на кого ты походишь?

— На кого?! — резко бросила Эльвира. Ее раздражало спокойствие и хладнокровие матери, вздохи которой она читала по-своему: не нравятся ей хлопоты дочери.

— Остались одни глаза. Не спишь, не ешь, с утра до вечера или пришпилена к телефону, или мечешься по Москве! Ты думаешь — поможешь этим Валерию?

— Помогу!.. — с вызовом ощетинилась

Эльвира. — И тебя, мамочка, прошу, не мучай меня своими вздохами. Кто же Валерию поможет, кроме друзей?! Мать в больнице, отчим ушел в кусты, ему не до Валерия, он помешан на своей диссертации. Как мне представляется, Валерий его только компрометирует. Ему и не до жены, которая с тяжелейшим инфарктом находится в больнице.

Представь себе, если что-нибудь подобное случилось бы со мной? Ты бы с ума сошла! Ведь ты же знаешь Валерия. Он не может сделать то, во что его втянули. Ему даже некому отнести передачу.

Последние слова растрогали Наталью Андреевну.

— Ну, отнеси ему что-нибудь. Собери.

— А что?.. Что я соберу? У меня же нет денег, а обращаться с этим вопросом к отчиму — это наверняка напороться на отказ. Он, как говорил Валерий, почти всю свою стипендию тратит на машинистку да на такси.

Наталья Андреевна выдвинула ящик секретера, где у нее хранились деньги, и положила на стол десятирублевую бумажку.

— Купи что-нибудь ему и отнеси.

— Мама, этого мало. Я была в следственном изоляторе. Разговаривала с теми, у кого родственники находятся под следствием. Передачи ограничивают. Один раз в месяц.

— Возьми сколько нужно, — спокойно, не глядя на дочь, сказала Наталья Андреевна и взглядом показала на ящик в секретере, где у нее лежали деньги.

Передачи в этот день не принимали. До самого четверга— это был день приема передач подследственным — Эльвиру преследовала старая народная песня, которую она слышала в детстве, когда гостила у бабушки в деревне под Рязанью. Эту песню часто пел хромой старик. Подвыпив, он ронял голову на гармонь и, растягивая засаленные мехи, оклеенные цветастым ситцем, жалобным хриплым голосом выводил со всхлипами:

…В воскресенье мать-старушка

К воротам тюрьмы пришла

И свому родному сыну

Передачу принесла.

— Передайте передачу.

А то люди говорят,

Что в тюрьме-то заключенных

Сильно с голоду морят…

Мысленно напевая эту жалобную тюремную песню, Эльвира проникалась чувством глубокого сострадания к Валерию. В эти минуты в ее сердце зарождалось совсем неведомое ей раньше чувство, которое будило в ней материнскую заботу и тревогу.

А с каким трепетом она больше часа ждала приема у прокурора!.. Боясь забыть или перепутать имя и отчество, она твердила про себя: «Николай Егорович… Николай Егорович… Имя хорошее, редкое, он должен поверить мне. Мне только самой нужно вести себя правильно…»

Прокурор, несмотря на большую загруженность (он только что вернулся из отпуска),

Эльвиру принял. Поеживаясь под его взглядом, Эльвира положила на стол ходатайство, написанное разборчивым, почти каллиграфическим, почерком.

— Что это? — спросил прокурор.

— Читайте, — глухо, но твердо ответила Эльвира.

Прокурор улыбнулся краешками губ, внимательно прочитал письмо. Взгляд, который он остановил на Эльвире, был долгим и пристальным. Эльвира поежилась под его тяжелым взглядом.

— Кто ведет дело этой четверки? — Прокурор знал, кто ведет уголовное дело по ограблению квартиры по улице Станиславского, но почему-то спросил об этом у Эльвиры.

— Следователь Ладейников. Это он посоветовал написать на ваше имя письмо, — ответила Эльвира и тут же пожалела: «А может, не нужно было говорить, кто посоветовал мне написать ходатайство? А вдруг он поругает Ладейникова?»

Захаров нажал кнопку селектора, стоявшего на столе.

— Ладейников!..

— Слушаю вас, Николай Егорович, — глухо, но четко раздался в селекторе голос Ладейникова. Этот голос Эльвира могла отличить из сотни голосов, была в нем какая-то властная сдержанность и доброта.

— Зайдите. И захватите с собой дело по ограблению квартиры на улице Станиславского.

— Иду!.. — раздалось в селекторе.

Минута ожидания следователя Эльвире показалась мучительно долгой. А когда Ладейников вошел в кабинет прокурора с папкой в руках и, даже не удостоив ее взглядом, подошел к столу и положил папку, Эльвира затаив дыхание еще раз мысленно выругала себя: «Дура!.. Зря сказала, что написать прокурору посоветовал следователь».

— Вы беседовали с гражданкой? — спросил у Ладейникова Захаров, метнув взгляд в сторону Эльвиры. И снова сдержанная улыбка мягко обозначилась в уголках его губ.

— Имел честь общаться, — неопределенно ответил Ладейников.

— И каково впечатление?

— Боец!.. О таких сейчас говорят: «С ним можно идти в разведку». Звучит хоть уже банально, но по существу.

По лицу прокурора пробежала тень озабоченности.

— Я прочитал письмо. Приобщите его к делу. Оно впечатляет. — Захаров достал из папки, лежавшей на столе, какой-то документ и протянул его Ладейникову. — А вот ходатайство дирекции школы и секции фехтования общества «Динамо». Все бьют в одну точку. Это очень важно.

Эльвира почувствовала, как по щекам ее заскользили теплые слезы. «Дирекция школы… Секция фехтования… Кто это? Кто их поднял на защиту Валерия?!»

— Ваша работа? — спросил прокурор Эльвиру, показывая взглядом на письма, лежавшие на столе.

— Нет! — ответил за Эльвиру следователь. — Это работа инспектора по делам несовершеннолетних капитана милиции Калерии Александровны Веригиной. У нее на хороших людей электронное чутье. Вы ее должны помнить по делу Игоря Пластинина.

— Это что, угон машины по Гнездниковскому переулку? — спросил прокурор.