Матросская тишина
Шрифт:
Секретарша была женщиной догадливой и, поняв, что ее похвалы в адрес Яновского Калерию уже утомили, быстро перестроилась на деловой и официальный тон.
— Мне только что звонил о вас Гордей Каллистратович и просил, чтобы я открыла для вас его кабинет. Вы можете уединиться, и вам никто не будет мешать. Там есть телефон, есть для заметок бумага, пишущая машинка… А если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, я к вашим услугам. — Секретарша достала из ящика своего стола толстую диссертацию, переплетенную в темно-вишневую ледериновую обложку и сверкающую позолотой тисненых букв на корешке, протянула ее Калерии и тут же, уловив на ее лице улыбку удивления, не удержалась: — Альберт Валентинович даже в этом эстет.
— Да-а… —
Не тратя времени на разглядывание интерьера кабинета и книг, занимающих почти от пола до потолка глухую стену, Калерия, вооружившись ручкой и четвертушками плотной белой бумаги, лежавшей на письменном столе, приступила к чтению диссертации.
Введение, в котором, как правило, всегда ставятся вопросы, которые будут обосновываться и развиваться в диссертации, она прочитала бегло. А вот когда начала внимательно читать, главы, то от страницы к странице стала испытывать непонятное ей чувство смятения, граничащего с тревогой. «А здорова ли сегодня я? Может, у меня в мозгу двоение?»
Через полтора часа, в течение которых Калерия прочитала около пятидесяти страниц, она сделала в диссертации закладку и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла. В эту минуту она сама себе вдруг показалась пассажиром, ехавшим в поезде из Владивостока в Ленинград. За несколько суток вагонной тряски и мелькания за окном всего того, что простирается на десятитысячекилометровом пути, она как бы сжилась с пассажирами вагона, сроднилась с приветливыми улыбками молоденьких девушек-проводниц, подрабатывающих в свои студенческие каникулы. А что касается пассажиров своего купе, то с ними переговорено столько, что биография каждого лежала у нее словно на ладони. Ничто так не сближает душевно открытых людей, как дальняя дорога. И вот на шестые сутки Калерия приехала в Москву, распрощалась со спутниками по купе, с которыми успела чуть ли не сдружиться, поблагодарила милых девушек-проводниц, заметно уставших за дальнюю дорогу, и, сдав вещи в камеру хранения на Ленинградском вокзале, решила до отхода «Стрелы» поездить по столичным магазинам.
И все вроде бы шло своим чередом. Объехала на такси модные фирменные магазины и за час до отхода «Стрелы» приехала на Ленинградский вокзал, Взяла вещи из камеры хранения, сдала их носильщику и, следуя за его тележкой, подошла к своему вагону. И вдруг… Что это — наваждение или такое поразительное сходство? На платформе у посадочного тамбура стоят те же две милые девушки-проводницы, с которыми она ехала из Владивостока. Одна из них проверяет билеты, а другая стоит в тамбуре и, улыбаясь, приветствует входящих пассажиров. Проходя следом за носильщиком в свое купе, видит лица тех же пассажиров, которые шесть суток ехали с ней из Владивостока до Москвы. Она ничего не понимает, и ей становится страшно, уж не случилось ли у нее что-нибудь с головой? Но вот наконец она входит в свое купе, и ее смятение достигает предела: в купе сидят те самые три пассажира, с которыми она ехала до Москвы и при прощании (а все они ехали в разные города) крепко жали друг другу руки. Калерия, как во сне, рассчиталась с носильщиком и, поймав на себе отчужденные взгляды соседей по купе, лица которых она запомнила на всю жизнь, медленно опустилась на полку и закрыла глаза.
Сколько она сидела, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, она не знала. Только теперь, справившись с чувством страха и опасением за свой рассудок, она поняла, что люди, о которых
Листая страницы диссертации, Калерия дошла до раздела второй главы, озаглавленного «Трагедии матерей-вдов». Глава начиналась почти теми же словами, что и раздел в диссертации Иванова, кем-то вырезанный из первого экземпляра. Кусочек этой главы она вчера вечером вслух читала мужу и даже трогательно прослезилась, дойдя до глубоко взволновавших ее стихов Марка Максимова о матери. Теми же стихами заканчивалась глава и в диссертации Яновского. У Иванова несовершеннолетний преступник Н-ов стрелял в мать и в ее любовника в шахтерском городке Донбасса, а у Яновского два роковых выстрела были произведены в одном из уральских городов. После трехлетнего пребывания в колонии заключенный Н-ов в диссертации Иванова уезжает в шахтерский городок Сибири, а у Яновского Н-ов находит пристанище и работу в небольшом шахтерском городке Донбасса.
Дальше Калерия читать не могла. Чувствуя нервный озноб, она встала, закурила и, терзаемая раздирающей ее сознание мыслью о том, что она должна что-то безотлагательно сделать, прошлась по ковровой дорожке. «Нет, молчать об этом нельзя!.. Пускать в науку таких проходимцев — это преступление!..» И тут же сердце захлестнуло незнакомое ей раньше чувство мстительного упоения, предвкушение справедливой расплаты, которая должна обязательно свалиться на голову нечестно преуспевающего Яновского. Глубоко затягиваясь сигаретой, сбивая с нее пепел прямо на ковровую дорожку, она взад-вперед ходила по кабинету, пока еще точно не определив своего дальнейшего поведения. «Медлить с этим нельзя!.. Защита диссертации назначена через месяц, нужно что-то срочно предпринимать! — Но тут же, стараясь подавить в себе вспышку гнева и возмущения, начала рассуждать: — А чего я, собственно, боюсь?!.. Яновский обеими ногами попал в капкан. И если его публичное разоблачение состоится после голосования членов ученого совета и диссертация пойдет на утверждение в ВАК, то позор кафедры и факультета примет более широкую огласку, а сам диссертант попадет в центр такой скандальной истории, от которой он не отмоется всю свою жизнь…»
Чувство, охватившее в эти минуты все существо Калерии, чем-то напоминало ликование пиромана, пришедшего в экстаз при виде пожара, который принесет немало горя и лишений погорельцам. Участь Яновского, когда о его позоре узнают люди, будет куда горше, чем участь погорельца. И это наполняло Калерию каким-то полухмельным чувством предвкушения торжества справедливости.
Как всегда, когда в острых ситуациях Калерия не находила четких и точных решений и не знала, как поступить ей в положении; требующем немедленных действий, она позвонила мужу. Однако, боясь, что телефон у профессора Верхоянского сдвоен с аппаратом его секретарши, она открыла дверь и, убедившись, что секретарши на месте нет и никто ее не подслушивает, набрала номер телефона. Трубку Сергей Николаевич поднял сразу же, после первого гудка.
— Сережа, это я.
— А я думал — Венера Милосская, — раздался в трубке насмешливый голос мужа.
— Сережа, мне не до шуток!.. — со сбоем в голосе проговорила Калерия.
— Я слушаю тебя. Только постарайся отстреляться побыстрее. У меня срочная работа.
Оглядевшись по сторонам, словно ее может кто-то подслушать, Калерия поднесла трубку ко рту и прикрыла ее ладонью.
— Сережа!.. Я тебе вчера говорила, что я должна делать сегодня в первой половине дня. Ну вот… — Она перевела дух. — Я прочитала около двух третей этого «шедевра». Меня сейчас бьет колотун. Ты не можешь себе представить, что это такое!..