Матросы

Первенцев Аркадий Алексеевич

Можно было удивляться всему этому или скучать, но смеяться нельзя. Татарчук принадлежал к тому прозаическому, на первый взгляд, типу старослужащих моряков, которые честно и бестрепетно отдают все свои силы на благо родного флота. Такие люди и воевали неприметно. Нужно было — шли на подвиг, как на рядовую работу, не видя за ним отдаленных сияний славы. В десант так в десант! На минное поле? Что же, раз приказано, иду первым… Каждая награда доставалась ему без шума — «заметили — отметили». Без флота нет у Татарчука жизни. Убери его с корабля, и рухнет, обмякнет, обнаружатся ревматизмы

и всякие там болезни. Поэтому-то он больше всего страшился момента, когда будет дана последняя команда: «Не нужен!» Но пока мичман Татарчук был нужен…

III

В полночь «Истомин» снялся с бочек. Утро застало его в безбрежном море.

В восемь объявили тревогу. Топот ног и свист поручней мгновенно погасли. Чавкнула броневая дверь, и сразу запотела масляная краска на металле.

Освещенные тусклым светом, с мертвенно-бледными лицами, тесно, каждый на своем месте, сидели или стояли командиры орудий, замочные, наводчики, досыльщики зарядов, визирщики, наводчики дальномерщики…

Центр — боевая рубка. Оттуда, через центральный пост, расходятся лучевые нити командирской воли. Центральный пост связан с боевыми постами, башнями главных калибров, батареями вспомогательной артиллерии.

Люди центрального поста, запрятанные в подводную часть, по приборам выполняют приказы. Приборы, если они исправны, а для этого к ним приставлены люди, не ослабляют своего внимания, им неведомо чувство страха, неуверенности. Надо доверять приборам, но и уметь управлять ими.

Спиной к Архангелову, сидевшему в левом углу, возле прибора вертикальной наводки, примостился на таком же круглом, обтянутом кожей сиденье электрик, управляющий прибором башенной автоматической стрельбы.

Справа от вертикального наводчика, на станине, отшлифованной многими предыдущими дублерами, определили место Василию. За его спиной высилась казенная часть орудия, матово блестевшая стальными гранями.

Возле приборов и телефонов, скрытый аппаратурой «баса», сидел командир башни.

Невдалеке от визирщика огневой команды стояли командир орудия, замочный и досыльщик зарядов, подаваемых из погребов.

Матвеев и Одновалов дублировали у других орудий; Бараускаса послали вниз, в рабочее отделение башни, а под ним, в перегрузочном, трудился Марван. В самой глубине элеватора, в снарядном отделении, — еще один из новичков, Ибрагим Галей.

Казенная часть орудия круто приподнялась, чавкнул замок. Послышался гудящий шум элеватора, включилась новая сила подъемных механизмов…

Скорострельное орудие как бы выкачивало из погребов снаряды. Они поднимались снизу, похожие на выскобленные свиные туши, их хватал лапами автомат прибойника, волочил по лотку и бросал в пасть каморы. Глоток, чавканье, пасть закрывалась. И снова туша снаряда, и снова жадное зево каморы.

Подрагивали и передвигались стрелки, принимавшие задачу центрального поста, срабатывал автомат, орудие переходило на «огонь».

Могучая энергия взрывчатки выбрасывала снаряд из ствола, открывался затвор, едко пахло раскаленным металлом.

— Ревун!

— Залп!..

Шумели, стучали

механизмы элеватора, выбрасывая из чрева трюмов снаряды. Корабль прибавил ход и перешел на маневр. Проклятая морская болезнь! Так вот она какая! Мало того что тянет изнутри, а еще такое ощущение, будто тебя подшвырнуло на верхушку дерева и ну раскачивать. Попробуй удержись на его ненадежных ветвях.

— Ревун!

— Залп!..

Стук и шарканье механизмов, чавкающие и посапывающие пасти орудий, винтовая нарезка затвора, странно напоминающая карусель, густые требовательные звуки ревуна… И всюду — шумное дыхание людей. Они с номерами у карманов парусиновых роб, с мокрыми лицами, выпученными глазами и застывшими, как маски, оскалами ртов…

Смесь запахов вспотевшей одежды, нагревшейся обуви, камор, казалось, проникала не только в легкие, но и в желудок, в кровь… Тошнота у горла. Во рту сухо. В башне не полагалось воды: анкерок убирали по боевой тревоге.

— Воды бы… — простонал Василий.

— Трави сюда! — Архангелов стащил с головы берет.

— Развезло новичков! — командир крейсера черкал карандашом по отчетным картам.

Старший помощник без вдохновения следил за слишком нервными красными птичками, вылетающими на бумагу из-под пальцев командира. Заметил:

— И не таких желторотых птенцов выворачивает наизнанку.

Стреляли не совсем удачно, на середнячка. Буксирный катер со щитом, громоздким сооружением из дерева и парусины, закрутила штормовая, его свалило набок. Были и пропуски при стрельбе.

Савелий Самсонович Заботин обиженно покряхтывал, выслушивая не весьма убедительные упреки. Думал с усмешкой: «Всегда и всюду единственный козел отпущения — безвинно страдающий старший помощник».

— Доценко докладывал, что лейтенант Ганецкий распекал малыша. Верно? — спросил Ступнин.

— Если сообщил Доценко, значит, верно, — суховато ответил Заботин.

— Почему вы так скептически произнесли фамилию парторга?

— Нянчится со всеми… Флот, Михаил Васильевич, вырастал на дисциплине. — Старпом сжал кулак и уставился на него красноречивым взглядом. — А мы теперь каждому — хризантему в петличку.

— Разве?

— Да.

— Удивительно, Савелий Самсонович. Я знаю вас как исключительного добряка, любимца матросов, если хотите — лирика. И если матросу сказать, как вы сейчас сжали кулак…

— Зачем же беспокоить матросов? — улыбка зайчиком проскользнула по смущенному лицу Заботина. — Я сжал кулак аллегорически и сказал, что флот вырастал так в прошлом. А теперь он растет… — бесхитростный старпом запутался, отмахнулся.

— А Доценко?

— Лучшего секретаря партийной организации не сыщешь. — Заботин подыскивал слова. — Сам из матросов, проходил службу и на марсе, и со скребком у днища… Слишком он проникновенный, Михаил Васильевич. Во-первых, ввел на корабле никому не нужные имя-отчество. Ведь почти каждого матроса, всякого сопляка величает по имени-отчеству.