Шрифт:
Сыплется густыми мягкими хлопьями на землю снег, кружит на ветру, устилает поля, укутывает пуховым платком сады и рощи. Ну что нынче за зима такая выдалась? – только расчистишь дорожки, только воткнёшь лопату в сугроб, глянь, всё порошей замело, – по новой принимайся за работу. А уж как загудит-завертит пурга-метелица, станет снежная пелена стеной, – мимо родных ворот пройдёшь, не заметишь.
А тут вдруг с утра распогодилось – на небе ни облачка, солнце до того ярко светит, аж на снег больно глядеть. Значит, самое время запрягать
И пошла спозарнаку беготня во дворе – потащили в сани узлы неподъёмные, корзины плетёные с угощеньем деревенским – тут и гусь печёный и парась копчёный, колбаса кровяная и брага хмельная. Баське со Стаськой раздолье, шустрее всех по двору носятся, отцу-матери помогают – то окорок в сугроб уронят, то горшок с мёдом разобьют. Ну а где Баська со Стаськой, там и Войцех кудлатый – вьюном вьётся, хрипит-лает, суеты добавляет.
Наконец сани домашней снедью битком набиты, пора и самим в дорогу наряжаться. А так не хочется с мороза уходить! Так не хочется! Ещё бы чуток в снегу поваляться!
Но отец торопит, сердится: – Сколько вас ждать надо?!
И мать за ним следом: – Живо-живо, домой одеваться!
А дома тепло! А дома пряниками пахнет – только вчера последний противень испекли. За столом сидит пани Данута, материна подруга задушевная, мятным пряником угощается, грушевый взвар прихлёбывает:
– Ты, Юстыся, не беспокойся, пригляжу я и за домом, и за скотиной, и за девицами твоими, не впервой нам выручать друг-дружку.
Часы резные на стене тикают, маятник золотой качается, кукушечка деревянная о времени напоминает – мать с отцом давно переодеться успели, а Баськи со Стаськой всё нет да нет. Наконец явились: – платьица накрахмалены, косички русые аккуратными крендельками уложены – любо-дорого глянуть, не девочки – королевны!
Улыбнулась им пани Данута: – Неужто это наши сорвиголовы? Ну, раз такое дело, вот вам от меня подарочек! – тут она вынула из кармана две ленты шёлку атласного: – одну алую, словно маков цвет, другую синюю, как васильки в поле. – Носите всем на радость!
У сестриц глаза разгорелись:
– Ой, спасибочки!
– Ой, красотища!
– Чур, моя красная, а твоя синяя!
– Нет, моя красная, твоя синяя!
– Нет моя! – Бася зажала ленту в кулаке.
– Я старшая, ты должна меня слушаться!
– А я младшая, ты должна мне уступать!
Только уступать никто не собирался, и через минуту помятые атласные ленты валялись на полу, нарядные платья, облитые грушевым взваром, стали похожи на половые тряпки, аккуратные кренделёчки на головах превратились в вороньи гнёзда, а раскрасневшиеся "королевны" шипели друг на друга кошками и пытались вырваться из крепких отцовский рук!
– Вы бы хоть пани Дануту постеснялись!
– А я тут причём? – это всё Баська!
– Я чем виновата? – это всё Стаська!
– Ну вот что, красавицы, – тут у пана Анджея голос от гнева прервался, –
– Пап!..
– Мам!..
– Не "пап" и не "мам", а как я сказал, так и будет. – Мало мне пани Казимира в нос тыкала, что девицы у меня дикарками растут! Мало мне она в прошлый раз выговаривала! Да чтобы я опять краснел перед ней как нашкодивший мальчишка?! – не бывать тому! Где дрова, где припасы вы не позабыли? Борщ-кашу сварить сумеете? Скотину накормить-напоить не забудете? Ну а на всякий случай пани Данута за вами одним глазком приглядит по-соседски. Надеюсь, за пару-другую денёчков дом вы не разнесёте.
Пани Юстыся не ждала такого:
– Ладно тебе, отец, прости их праздника ради!
– Нет, мать, разок прощу, другой прощу, они совсем распояшутся.
Вы уж нас извините, пани Данута!
– Да что извинять, у самой такие же сорванцы растут.
– Так то парни, а это девицы взрослые – шутка-ли – старшей двенадцать, младшей одинадцать, – пора и поумнеть.
От несправедливости происходящего сёстры аж онемели. Ну подумаешь, чуток растрепались, так расчёской махнуть и снова порядок. Главное, все против них! Все! Тётка Данута, вздохнув поднялась, а следом и мать с отцом, к дверям пошли. И всё из-за чего? – Из-за каких-то ленточек несчастных!
– Ну и не надо нам вашего города!
– И тётки Кази не надо!
Отец снова вскипел:
– Ишь, не надо им ничего! Гонору-то, гонору сколько! Нашкодили, пани Дануту обидели…
– Ну прости нас, пап!
– Мам, мы правда больше не будем!
– Анджей, неужели мы так в сердцах и уедем?
Отец уже отошёл немного:
– Вечно ты их защищать кидаешься, можно подумать, враг я им! Ну хорошо, простим дурёх ради праздника. Но только радоваться не больно-то спешите – всё равно, с собой вас взять не могу. – Не могу и точка, я слово отцовское сказал. Вот подарки из города привести, это – пожалуйста…
– Не нужны нам ваши подарки!..
– Вон, Крыське свои подарки дарите!
– Опять?!
– А что "опять" – Крыську-то, небось, сейчас обнимать-целовать кинетесь?
– А мы и не нужны никому!..
– И впрямь, отец, неладно выходит – как с чужими прощаемся. Чем наши девчонки других хуже? Ну шалят порой, а как они мне все эти дни помогали! – и сготовить и прибрать! – разве мне одной со всеми хлопотами управиться?
Мать попыталась обнять упирающихся шмыгающих носами дочек, отец неловко притянул их к себе:
– Ладно, пацанки, собирайтесь, только живо.
Бася дёрнула сестру за рукав и что-то горячо зашетала на ухо. Та задумалась на миг и согласно кивнула.
– Нет, пап, теперь уж мы никуда не поедем.
– А вдруг мы чего у пани Казимиры разобьём ненароком или испачкаем?..
– Тебе же за нас краснеть придётся.
Пан Анджей покачал головой:
– Ну, не хотите, как хотите, я никого упрашивать не буду. Нравится вам дуться, дуйтесь на здоровье.
– Это индюки дуются!