Маугли. Худ.: Никольский, Келейников (Диафильм)

Киплинг Редьярд Джозеф

– Где же он, тот человек, что так испугался в ту ночь?

– Вот уже год, как он умер.

– А этот? – Маугли указал на ребенка.

– Это мой сын, что родился две зимы назад. Если ты Бог, подари ему Милость Джунглей, чтобы он оставался невредимым среди твоего… твоего народа, как мы остались невредимы в ту ночь.

Она подняла ребенка, и тот, забыв о своем страхе, потянулся к ножу, висевшему на груди Маугли. Маугли бережно отвел в сторону маленькие руки.

– А если ты Натху, которого унес тигр, – с запинкой продолжала Мессуа, – тогда он твой

младший брат. Я разведу огонь, и ты напьешься горячего молока. Сними жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для такой маленькой комнаты.

Маугли пил теплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от времени поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, ее ли это сын Натху или какое-нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому, что он жив.

– Сынок, – сказала наконец Мессуа, и ее глаза блеснули гордостью, – кто-нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?

– Что? – отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал ничего подобного.

Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было взглянуть на его лицо.

– Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бывает, чтобы сын услышал от матери такую приятную весть. Ты очень красив. Я в жизни не видывала такой красоты.

Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо, а Мессуа снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам не зная почему, начал смеяться вместе с ней, а ребенок перебегал от одного к другому, тоже смеясь.

– Нет, не насмехайся над братом, – сказала Мессуа, поймав ребенка и прижимая его к груди. – Если ты вырастешь хоть вполовину таким же красивым, мы женим тебя на младшей дочери князя, и ты будешь кататься на больших слонах.

Маугли понимал едва одно слово из трех в ее разговоре. Теплое молоко усыпило его после сорокамильного пробега, он лег на бок, свернулся и через минуту уснул глубоким сном, а Мессуа откинула волосы с его глаз, накрыла его одеялом и была счастлива.

По обычаю джунглей, он проспал конец этой ночи и весь следующий день, потому что чутье, никогда не засыпавшее вполне, говорило ему, что здесь нечего бояться. Наконец он проснулся, сделав скачок, от которого затряслась хижина: прикрытый одеялом, он видел во сне ловушки. Остановившись, он вдруг схватился за нож, готовый биться с кем угодно, а сон еще глядел из его расширенных глаз.

Мессуа засмеялась и поставила перед ним ужин. У нее были только жесткие лепешки, испеченные на дымном огне, рис и горсточка квашеных тамариндов – ровно столько, чтобы продержаться до вечера, когда Маугли добудет что-нибудь на охоте.

Запах росы с болот пробудил в нем голод и тревогу. Ему хотелось кончить весенний бег, но ребенок ни за что не сходил с его рук, а Мессуа непременно желала расчесать его длинные иссиня-черные волосы. Она расчесывала их и пела простенькие детские песенки, то называя Маугли сыном, то прося его уделить ребенку хоть ничтожную долю его власти над джунглями. Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук и увидел, как рот Мессуи раскрылся от страха, когда большая серая лапа показалась

из-под двери, а за дверью Серый Брат завыл приглушенно и жалобно.

– Уходи и жди! Вы не захотели прийти, когда я вас звал, – сказал Маугли на языке джунглей, не поворачивая головы, и большая серая лапа исчезла.

– Не… не приводи с собой твоих… твоих слуг, – сказала Мессуа. – Я… мы всегда жили в мире с джунглями.

– И сейчас мир, – сказал Маугли, вставая. – Вспомни ту ночь на дороге в Канхивару. Тогда были десятки таких, как он, и позади и впереди тебя. Однако я вижу, что и весной Народ Джунглей не всегда забывает меня. Мать, я ухожу!

Мессуа смиренно отступила в сторону – он и впрямь казался ей лесным божеством, – но едва его рука коснулась двери, как материнское чувство заставило ее забросить руки на шею Маугли и обнимать его, обнимать без конца.

– Приходи! – прошептала она. – Сын ты мне или не сын, приходи, потому что я люблю тебя! И смотри, он тоже горюет.

Ребенок плакал потому, что человек с блестящим ножом уходил от него.

– Приходи опять, – повторила Мессуа. – И ночью и днем эта дверь всегда открыта для тебя.

Горло Маугли сжалось, словно его давило изнутри, и голос его прозвучал напряженно, когда он ответил:

– Я непременно приду опять… А теперь, – продолжал он уже за дверью, отстраняя голову ластящегося к нему волка, – я тобой недоволен, Серый Брат. Почему вы не пришли все четверо, когда я позвал вас, уже давно?

– Давно? Это было только вчера ночью. Я… мы… пели в джунглях новые песни. Разве ты не помнишь?

– Верно, верно!

– И как только песни были спеты, – горячо продолжал Серый Брат, – я побежал по твоему следу. Я бросил остальных и побежал к тебе со всех ног. Но что же ты наделал, о Маленький Брат! Зачем ты ел и спал с человечьей стаей?

– Если бы вы пришли, когда я вас звал, этого не случилось бы, – сказал Маугли, прибавляя шагу.

– А что же будет теперь? – спросил Серый Брат.

Маугли хотел ответить, но на тропинке показалась девушка в белой одежде. Серый Брат сразу пропал в кустах, а Маугли бесшумно отступил в высокий тростник и исчез, как дух. Девушка вскрикнула – ей показалось, что она увидела привидение, а потом глубоко вздохнула. Маугли раздвинул руками длинные стебли и следил за ней, пока она не скрылась из виду.

– А теперь я не знаю, – сказал Маугли, вздохнув. – Почему вы не пришли, когда я вас звал?..

– Мы всегда с тобой… всегда с тобой, – проворчал Серый Брат, лизнув пятку Маугли.

– А пойдете вы со мной к человечьей стае? – прошептал Маугли.

– Разве я не пошел за тобой в ту ночь, когда наша Стая прогнала тебя? Кто разбудил тебя, когда ты уснул в поле?

– Да, но еще раз?

– Разве я не пошел за тобой сегодня ночью?

– Да, но еще и еще раз, Серый Брат, и, может быть, еще?

Серый Брат молчал. Потом он проворчал, словно про себя:

– Та, черная, сказала правду.

– А что она сказала?

– Человек уходит к человеку в конце концов. И наша мать говорила то же.