Мавры при Филиппе III
Шрифт:
Однажды под вечер Бальсейро за ужином разговаривал с товарищами о новых своих планах, в это время послышался сильный стук в ворота.
– Неужели это проезжие? – сказал капитан. – Не стоит о них беспокоиться, я не слышал ни конского топота, ни стука экипажа.
– Не сыщики ли? – прошептали некоторые из собеседников.
Стук раздался снова.
– Ну что ж, – сказал капитан, – идите кто-нибудь, хоть ты, Корнего, – отвори.
Корнего вышел и чрез минуту возвратился с маленьким круглолицым господином, который нес в одной руке котомку, а другой вел
– Это я, господа! – сказал вошедший. – Я бедный путешественник, тележка моя сломалась на дороге, а вот это моя племянница, Хуанита… кланяйся же.
Хуанита, краснея, поклонилась. Пикильо чуть не упал, узнав ее. Это была та самая Хуанита, которая из сострадания кормила его. Он хотел бежать к ней и спросить о Педральви, но страх и также предчувствие опасности остановили его, он остался около капитана, которому прислуживал за столом.
Хуанита не узнала Пикильо и боязливо прижималась к дяде.
– Прошу садиться, сеньор, – сказал капитан. – И вы, сеньорита, садитесь подле этих благородных господ, они ночуют у меня… Всем есть место.
– Эй, подать два прибора!.. Позвольте спросить, кого я принимаю?
– Я цирюльник, и смело скажу, пользуюсь некоторой известностью, – отвечал вошедший. – Даже враги мои сознаются, что я был первым цирюльником в Пампелуне. Имя мое Абен Абу, по прозванию я Гонгарельо… может быть, и вы изволили слышать?
Капитан и «благородные кавалеры» кивнули в знак согласия. Гонгарельо ответил обязательным поклоном и, опорожнив стакан вина, продолжал:
– Вообразите!.. Вы знаете, что два года назад, в день въезда короля, в Пампелуне был небольшой бунт в пользу фуэросов, которого никто, даже и изобретатели не понимали… Вы помните это?
– Помним, мы были там, – отвечал Бальсейро.
Цирюльник поклонился и продолжал:
– Трактирщик Хинес Перес, один из первых приверженцев фуэросов, и теперь вздыхает… Его сделали сержантом алебардистов и заставили день и ночь бегать дозором по улицам и караулить. Через эту горячку страдает и другой мой приятель, портной Трухильо. Винить некого, сами того желали по своим правилам! Я так не желал ничего: хотел только быть спокойным в своей лавке и честно наживать деньги, но, несмотря на это, вся тягость защиты фуэросов обрушилась на меня и моих сородичей, у кортесов потребовали новой подати, и собрание испанцев решило брать подать с мавров, потому что они деятельнее других.
– И вас, сеньор цирюльник, обложили податью более других! – сказал капитан.
– Да, это приятно, но разорительно. В течение двух лет я подвергался неимоверным преследованиям. Меня беспрерывно призывали к ответам на обвинения в заговоре, еретичестве и чародействе. Наконец не осталось сил, и я решился кончить это дело одним разом. Есть у меня в Мадриде родственник, человек солидный… Андреа Касолета, придворный поставщик помады и духов… Жена его моя кузина. Вот я вздумал бросить Пампелуну и поселиться подле зятя. Сказано – сделано. Продал лавку, взял племянницу, она была в услужении у трактирщика, и отправился. Лавка у меня была
Пикильо, испугавшись этого оборота слов, толкнул цирюльника под локоть, как будто желая сказать:
– Молчи, безрассудный!
– Осторожнее, сеньор паж, – сказал, оглянувшись, Гонгарельо, – вы разобьете бутылку. Да, господа, – продолжал он, – прекрасная была лавка. Очень дешево, двести дукатов! но что ж делать, больше не давали, а я торопился.
– Так деньги вы везете с собой, чтобы обзавестись в Мадриде? – спросил Бальсейро.
– Да, хотел бы испытать счастья.
– Так желаю полного успеха!.. Позвольте же выпить за здоровье ваше и вашей племянницы.
– Она не пьет вина, сеньор. Но, – весело продолжал Гонгарельо, – я пью за двоих, налейте хозяин, полнее. За ваше здоровье и здоровье всей почтенной кампании, – сказал он, подняв стакан и кланяясь всем, потом отведал и вскричал: – А! Вот нектар, которого я еще не пил. Я думал, что знаю все испанские вина.
– Это не испанское.
– Какое же?
– Французское. Вы не угадали?.. Вы, которого обвиняют в колдовстве!
– Да, можно иногда и ошибиться, – сказал цирюльник с хитрой улыбкой. – Я был невольным колдуном. Сестра моя, Хуанна, мать Хуаниты, отлично ворожила. От нее и я кое-чему научился… редко ошибусь. Через это самое и были на меня такие доносы…
– В самом деле, – вскричали собеседники, которых это заинтересовало, – вы никогда не ошибаетесь?
– Почти никогда. Мастеру Трухильо я предсказал несчастие, если он женится на Пените, так и случилось. Коррехидору Хосе Кальсадо я предсказал, что он будет полководцем и сломает руку или ногу, – так и вышло.
– Дядюшка, – скромно возразила Хуанита, – вы забыли, что предсказали коррехидору перелом руки, тогда когда он проезжал мимо нас в старой тележке.
– Так что ж! Мало ли кто ездит в старых экипажах! Вот тебе доказательство – наша тележка изломалась совсем, хоть брось, а мы невредимы.
– Послушайте, почтеннейший Гонгарельо! – сказал с улыбкой Бальсейро. – Мне очень хочется испытать ваше знание. Погадайте.
– Извольте, любезнейший хозяин, вашу руку.
Бальсейро подал руку. Цирюльник внимательно посмотрел на ладонь и потом с видом неудовольствия оттолкнул.
– Что это! – сказал он. – Ваше вино мне помутило глаза. Вижу что-то странное или не так понимаю… потому что…
– Что такое? Говорите.
– Вы не рассердитесь или не испугаетесь?
– Нет, нет!
– Вот видите, мне странно… Тут есть линия, которая указывает смерть вашу в огне, и есть другая, которая говорит, что вас повесят. Но так как одно противоречит другому, то мое предсказание ничего не значит… так, вздор!
И он захохотал один, «благородные кавалеры» с изумлением посматривали друг на друга и согласились, что предсказание не может сбыться. Один капитан не был смущен. Он налил цирюльнику стакан вина и весело спросил:
– А вы, господин колдун, можете также предсказать свою судьбу?..