Мавзолей для братка
Шрифт:
Как ни старался Георгий хотя бы раз завершить перемещение в полном сознании, ему это снова не удалось. Очнулся он в полной темноте, кругом шумели под холодным ночным ветром деревья, накрапывал дождик… Правда, на этот раз ощущения были несколько иные, чем в тот, первый раз.
Он не сидел и не лежал.
Он висел.
Висел между небом и землей, ощущая, как завязки плаща, туго перехлестнувшие шею, постепенно доделывают то, что не удалось старине Кабошу с его костром. А ножны с кинжалом достать не удавалось никак. И ситуация все менее и менее теряла комичность, понемногу сползая в трагедию.
«Интересное
Холодная сталь змейкой скользнула между горлом и натянутым кожаным ремешком и… вот она, свобода!
Георгий стоял рядом со своим плащом, свисающим с самой нижней ветви опять-таки не дуба, а какого-то бука или граба, озадаченно поглаживая шею, ненароком поцарапанную острейшим толедским лезвием. Если бы вместо того, чтобы выделывать акробатические кульбиты, он всего-навсего постарался дотянуться носками сапог до земли – не было бы необходимости портить хорошую вещь. Как теперь закрепить плащ? Булавкой что ли?
Увы, в его меркантильные переживания вплелся иной компонент…
Что-то мелкое, медленно и щекотно проваливалось за шиворот. Что-то живое и пр-р-редельно агрессивное…
– Опя-я-я-ать?!!..
Все еще почесываясь, и передергивая плечами, Георгий шагал по пожухшей осенней траве, куда глаза глядят.
Несмотря на напоминающую дежа вю атаку крошечного лесного разбойника, возможно последнего в этом сезоне, «хрононавт» не вполне был уверен в том, что рассеянный ученый отправил его именно в то место, да и в ту эпоху, которая его интересовала.
Мало ли в Европе таких вот дремучих лесов. А вдруг на опушке – стойбище древних французов, отдыхающих сном праведников после охоты на мамонта? Или, наоборот, летний лагерь каких-нибудь бойскаутов? Не лучше ли сразу нажать на кнопку «хрономобиля» и перенестись обратно, взять Горенштейна за грудки и потребовать отправки куда-нибудь в предместья Парижа? В конце концов, черт с ним и его вечной боязнью анахронизмов! Анахронизмов бояться – в прошлое не летать!
А погодка-то совсем не летняя. Как они в шестнадцатом веке обходились без плащей из синтетики, непромокаемой обуви и теплого белья? Особенно без последнего. И вообще, это сущий мазохизм – шлепать по лужам в сапогах, которые пропускают влагу, словно промокашка, и чувствовать, как ледяные струйки стекают по волосам и спине. Немудрено, что люди в прошлые эпохи с трудом доживали до шестидесяти. Они, правда, и теперь кое-где едва до пятидесяти с небольшим дотягивают, но это же не показатель!..
Арталетов оглушительно чихнул и зашарил по карманам в поисках носового платка, а потом еще минут пять вертел в руках мокрую тряпицу с кружевным краем, которой сейчас хорошо было бы стекла у автомобиля протирать, а не под носом.
– Чтобы я еще хоть раз…
Стоп! Что там светится за поворотом дороги?..
А мрак и не собирался развеиваться, как в прошлый раз.
16
Термином «аутодафе» в средние века обозначали акт исполнения приговора суда инквизиции, особенно сожжение еретика на костре. Последнее аутодафе состоялось в Мексике в 1815 году.
Здание выплыло из мрака черной громадиной… Не такой, впрочем, и громадиной, но нужно же отдать должное устоявшимся штампам!
Ну-ка, ну-ка… Те же самые полтора этажа, черепичная остроконечная крыша с башенкой, намертво приржавевший флюгер в виде петуха… Так это же харчевня папаши Мишлена! Нет, все-таки рано он ругал меткость Дмитрия Михайловича, слишком рано…
Хм-м, и русалка неопределенного пола с кружкой отсутствующего в ассортименте пива на месте…
Георгий уже взялся за осклизлое металлическое кольцо на двери, как где-то неподалеку раздался жуткий вопль, которому самое место в хичкоковских ужастиках, а вовсе не в добропорядочной средневековой Франции. Принято писать, что при таких звуках у героев стынет в жилах кровь. Арталетов же, которого и так колотило, будто в лихоманке, никакого понижения температуры не почувствовал. Ну, орет и орет, что с того? Может, прищемил себе что-нибудь… Прищемила… Прищемило…
Вопль не повторялся, и Георгий, пожав плечами, вежливо грохнул о рассохшиеся доски кольцом, которое, как он отлично помнил, здесь заменяло и дверную ручку, и звонок заодно. Очень удобно, между прочим.
– Входите, не заперто… – глухо донеслось изнутри.
«Он что, не спит совсем? – подивился Арталетов, запахивая мокрые полы плаща. – Голос вроде не заспанный…»
Но размышлять под проливным дождем про то, жаворонок хозяин или все-таки сова, было как-то не с руки, и путешественник, толкнув действительно незапертую дверь, вошел внутрь.
Обстановка в корчме нисколько не переменилась: та же теснота при не маленьких, в общем-то, размерах помещения, та же громоздкая мебель, эту тесноту и порождавшая, кислый дух, смешавший в себе несколько взаимоисключающих ингредиентов, но…
– Рад приветствовать, – донеслось из-за стойки, и, прищурившись (освещение показалось еще более отвратительным, чем в прошлый раз), Георгий различил говорившего.
Вопреки ожиданиям, это оказался совсем не папаша Мишлен…
– Добрый вечер, – вежливо произнес корчмарь. – Чем могу услужить?
Георгий невольно составлял словесный портрет нового персонажа. Высокий, стройный юноша, по всем статьям выгодно отличавшийся от папаши Мишлена, смахивавшего больше на старого пирата на пенсии (по слухам, он таковым и являлся). Обходительный, с открытым, славным лицом, может быть лишь чуть-чуть бледноватым, в аккуратном темном костюме, добротном, но без всяких излишеств… Разительная противоположность субъекту, встретившему путешественника в первый раз и сразу же последнего обхамившего и обсчитавшего.