Маятник Судьбы
Шрифт:
– У всех, – ответил я. – И знаете почему? Именно грибок, вытекающий из гнилых ног крестьян, придает вину особенный вкус. Вот почему настоящие ценители никогда не согласятся пить вино, отжатое автоматически, на стерильной винодельне. Вы пьете грязь, пот и гной и восхищаетесь этим.
Лицо Чис-Гирея изменило цвет, он поспешно отставил бокал. Впрочем, я не сомневался, что уже к вечеру он забудет мои слова и вновь вернется к золотому напитку.
– Вот почему я никогда не пью вина; я предпочитаю нектар. Его изготавливают феи, причем гораздо
– Это, – Марат широко повел рукой, словно великодушно дарил нам весь мир, – величайшие герои моего народа.
Франсуаз постаралась изобразить на своей мордочке живейший интерес. У моей партнерши много талантов, однако умение быть вежливой в их число не входит. И чем больше прекрасная демонесса старается, тем в более неловкую ситуацию частенько попадает.
К счастью, Франсуаз не осознает этого. Что же до Чис-Гирея, то он и мысли не мог допустить, будто его речи могут показаться кому-то докучными. Он продолжал бы вещать, разбрызгивая вокруг сладкие улыбки, даже если бы его закидывали гнилыми помидорами.
Так и получилось, что каждый из них остался весьма доволен собой, не обращая ни малейшего внимания на другого.
– Смотрите! – С этими словами Марат подвел нас к стене, на которой висели три огромных портрета.
На самом деле Франсуаз считает, что великими героями могут быть только воины, обвешанные окровавленной сталью, да полусумасшедшие маги, которые только и знают, что разрушать миры и создавать на их месте новые.
Ни один из троих, изображенных на полотнах, не подходил под это описание. Первый был портрет худого, изможденного человека, завернутого в бесформенное рубище. У него были глубоко запавшие глаза, обведенные темными кругами, – но в них горел лихорадочный огонь подвижничества.
– Это… – произнес Чис-Гирей. Он назвал героя по имени, но я избавлю читателя от длинных и языколомных асгардских прозвищ. – Он посвятил свою жизнь великой борьбе. Он бросил вызов кровавому хищному цветку, который назвали Роза мучительной смерти. В конце концов отважный герой одолел подлую тварь, но победа стоила ему жизни.
Голос Чис-Гирея сломался, как стебель травы. Он добавил почти что будничным тоном:
– Правда, впоследствии выяснилось, что на самом деле он растоптал розовый куст, который рос в городском саду. Но это, разумеется, никак не умаляет его подвига.
Франсуаз, которая почувствовала было себя в родной стихии, услышав сагу о великом воителе, в изумлении взглянула на меня.
– Какой же это герой, – сказала она вполголоса, чтобы не слышал Марат. – Ему же место в психушке.
– Там он и умер, – пояснил я.
Чис-Гирей не услышал этого святотатства. Он уже перешел к другому портрету.
В отличие от двух других картин, здесь художник не поскупился на задний план, выписав его в мельчайших деталях. Здесь было много всего – в основном битого: полки и стекла, столики и бюсты, и повсюду разбросаны книги.
В
– А что сделал этот герой? – спросила Франсуаз.
Марат набрал полную грудь воздуха и стал похож на тетерева, готового токовать, или на гуся, нафаршированного яблоками.
– О, он совершил великий подвиг! Он восстал против всего, что свято для асгардского народа. Против нашей истории, против нашей культуры. Этот человек разрушил Великий музей Асгарда и был похоронен под его обломками.
Франсуаз раскрыла рот, потом закрыла.
– Разумеется, – быстро добавил Марат, – потом он вернул все, как было.
С этими словами Чис-Гирей перешел к следующему портрету. Франсуаз хотела о чем-то его спросить, но промолчала – наверное, поняла, что спрашивать не о чем.
Третья и последняя картина тоже отличалась от остальных. Задним фоном для нее служила степь – бескрайняя, серая и донельзя унылая, похожая скорее на болото, чем на равнину.
Однако даже она не выглядела столь безрадостной, как человек, изображенный на портрете. Был он весь какой-то сморщенный, скукоженный, черты лица заострились, а в глазах застыли два чувства – страдание и смирение.
В левой руке он держал измятое ведро, наполненное чем-то бурым, в правой лопату.
Он стоял там настолько жалкий и настолько беспомощный, что мог бы вызывать гадливое отвращение. Однако общее впечатление от портрета было совершенно иным. Я не в силах сказать, что именно в облике этого человека производило такое действие, однако первое, что вы чувствовали при взгляде на портрет, было желание влезть туда, желательно держа в руках что-нибудь поувесистей, встать рядом с незнакомцем и до победного конца защищать то, что дорого и ему, и вам.
Будучи благородным эльфом, я постарался быстрее прогнать это чувство. Готовность помогать ближним – один из самых презираемых нами пороков.
– А это кто? – спросила Франсуаз, решив, видимо, не выходить из роли заинтересованной слушательницы.
– Он сажал картофель, – ответил Чис-Гирей.
Франсуаз радостно улыбнулась. Наконец-то ей удается поддерживать светскую беседу.
– И чем он знаменит? – спросила она. На мгновение Марат обомлел, а затем голос его прогремел, словно речь прокурора:
– Он сажал картофель. Разве этого мало?! – С этими словами поэт развернулся и бросился вон из комнаты, бормоча: – Чертовы демоны! Да что они смыслят в великой культуре Асгарда?!
9
Я затормозил.
– Дальше придется идти пешком, – пояснил я, – Нам стало известно, что этим утром в Город эльфов приехал уже четвертый из наиболее известных вампиров
– Беда, – задумчиво проговорил Марат, и было неясно, имеет ли он в виду нашествие вампиров или же размокшую грязь, которая не замедлила обрызгать его высокие, сшитые на заказ сапоги.