Майк Хаммер и Артур Берин-Гротер
Шрифт:
– Теперь никого нет?
– Никого. Какой идиот захочет арендовать помещение в такой дыре?
– Можно посмотреть?
– Конечно, пойдемте.
Мы поднялись на четвертый этаж. Здесь сторож остановился и включил свет в коридоре.
– Комната 209.
Дверь была заперта. Парень поколдовал над выключателем, и комната осветилась.
Кто-то убирался отсюда в такой спешке, будто за ним по пятам гнался дьявол. На полу, покрытом паутиной, валялись пленки и негативы. Занавесей на окнах не было, но
Я поднял несколько фотографий: парочки, гуляющие под ручку; парочки на скамейках парка; парочки, выходящие из бродвейских театров. На обратной стороне снимков карандашом были проставлены номера.
Боковую стену занимал стеллаж е выдвижными ящиками. На одном было написано: "Нэнси Сэнфорд". Там лежали квитанции и смятая записка напоминание заказать пленку. Изящный почерк, очень женственный. Наверняка Нэнси. Я взял записку и положил ее в карман.
Сторож торчал в дверях, молча за мной наблюдая. Он несколько раз вздохнул и, наконец, промямлил:
– Знаете, это место было не таким, когда они выезжали.
Я замер.
– Не понял.
Он сплюнул на пол.
– Тогда все аккуратно было сложено в углу. А сейчас будто расшвыряли.
– Кому принадлежало дело?
– Забыл имя этого типа.
– Он пожал плечами.
– Однажды прикатил сюда на нескольких машинах, сложился, заявил, что выезжает - и только его и видели. Жмот страшный - за все время и цента не дал.
– Ну, а люди, которые у него работали?
– Ха, пришли и, обнаружив, что он смылся, развонялись на всю округу. Ну, а я тут при чем? Что мне им, зарплату платить?
Я пожевал спичку, оглядел в последний раз комнату и вышел. Сторож закрыл дверь, снова поколдовал над выключателем, затем зашел за мной в лифт, и мы спустились.
– Узнали, что хотели?
– спросил он.
– У меня, собственно, не было определенной цели. Я... э-э... проверяю владельца. Он задолжал некоторуюо сумму. За пленку.
– Тут внизу еще что-то есть. Меня попросили оставить кое-какие вещи. Я разрешил, когда она дала мне доллар.
– Она?
– Ну. Здесь работала. Рыженькая такая... милая крошка.
Он снова плюнул сквозь коричневые, как глина, зубы, и плевок разбился о стену.
– Ты газеты читаешь?
– спросил я.
– Иногда смотрю карикатурки. Четыре года назад разбил очки и все никак не соберусь заказать новые. А что?
– Да так, ничего. Пойдем, взглянем на эти вещи.
Я сунул ему еще пятерку, и она исчезла в том же кармане.
Мы опустились в подвал. Воздух здесь был сырой и пыльный, с затхлым душком, почти как в морге. Ко всем прелестям добавлялся еще и непрекращающийся шорох крыс. Свет не горел, однако у парня оказался фонарь, которым он освещал стены. В темноте блестели бусинки глаз. По спине у меня
Луч перешел на пол, и мы остановились перед ящиком, поломанной мебелью и всякой хранимой годами дрянью. Мой гид поворошил этот хлам ручкой метлы, но только вспугнул несколько крыс. Вдоль стен стояли заваленные бумагами полки. Счета и расписки, ветхие гроссбухи и пачки серых листов.
Свет ушел в сторону, и сторож произнес:
– Кажется, вот.
Я подержал фонарь, а парень вытащил скособоченную коробку, перевязанную бечевой. Сверху красным фломастером на ней был)о выведено: "Осторожно!"
– Точно.
Он кивнул и сжал губы, выискивая, куда бы сплюнуть. Наконец увидел крысу и выпустил заряд. Я услышал, как крыса дернулась, поскребла лапками и свалилась в груду бумаги. Эта штука, которую он жевал, была отравлена, не иначе.
Я развязал веревку. Возможно, я ожидал слишком многого. Моя рука с фонариком слегка дрожала, и, нагнувшись, я затаил дыхание.
Коробка была выложена промокательной бумагой, чтобы поглощать влагу. А на дне, аккуратно разделены карточками с датой съемки, в два ряда стояли фотографии.
Я разразился всеми грязными словами, которые только знал. Еще одна куча снимков с улыбающимися в объектив парочками!.. Я бы их бросил там, если бы не вспомнил, что они стоили мне пять зелененьких.
У лифта сторож попросил меня расписаться в книге посетителей. Я нацарапал "Дж. Джонсон" и вышел.
В четверть девятого я позвонил Пату домой. Он еще не приходил, и пришлось искать его па работе. Как только я услышал его голос, то понял: что-то стряслось.
– Майк? Ты где?
– Тут поблизости. Что-нибудь новенького?
– Да.
– Он глотал слова.
– Я хочу с тобой поговорить. Можешь подойти через десять минут в грилль-бар?
– А что?..
– Узнаешь, - перебил Пат и бросил трубку.
Ровно через десять минут я был на месте и нашел Пата в отдельном кабинете. На лбу у него собрались морщины, которых прежде я не замечал. Это его старило. Увидев меня, он выдавил слабую улыбку и махнул на кресло.
На столике лежала расстеленная вечерняя газета. Пат выразительно постучал по кричащему заголовку.
– Что ты об этом скажешь?
Я сунул в рот сигарету и закурил.
– Тебе лучше знать, Пат.
Он скомкал газету и в ярости отшвырнул ее.
Официант принес два пива, и Пат прикончил свое и заказал еще, прежде чем тот ушел.
– На меня давят, приятель. Знаешь, сколько на свете пройдох? Миллионы. Девять десятых из них живут в нашем городе. И все могут голосовать. Они звонят какой-нибудь шишке и говорят, чего хотят. Очень скоро эта шишка получает много одинаковых звонков; значит, надо реагировать. И вот начинается давление. Здорово, да. У тебя на руках такой материал, а ты должен его бросить!