Майн пиджак ин вайсе клетка…

Рубина Дина Ильинична

– Подхожу к остановке автобуса, там стоит приличная пожилая женщина, по виду наша. Я вежливо спрашиваю - давно ли нет автобуса? А она мне отвечает по-русски: "Я не говорю на вашем свинячьем языке".

...Ну, приятель мой - человек остроумный, язвительный, за словом в карман не лезет. В первую минуту он, конечно, обалдел от такого неожиданного хамства, потом говорит:

– Мадам, это же прекрасно! Вот я сейчас называю вас "старой блядью", а вы - ну ничего не понимаете!

И пошел прочь от остановки, чтобы рядом с этой теткой не стоять.

И все-таки, страшная растерянность вот уже второй день никак его не покидает.

– Что это было?
– взывает он к моему израильскому опыту.
– Кто из нас сумасшедший - я,

или она?

– Ни ты, ни она, - объяснила я.
– Скорее всего, эта женщина из так называемых "польских детей", то есть, еврейских детей из Польши, которые были спасены из концлагерей и попали в Израиль не прямым путем, а через Советский Союз. Многие из них отлично говорят по-русски, потому что несколько лет мыкались по советским детским домам, где-то под Джизаком, под Самаркандом. Детская память цепкая, язык в ней застревает на всю жизнь... Но голод, унижения, одиночество, которые этим детям пришлось пережить, тоже дают себя знать. Возможно, звучание русского языка не вызывает в их душе радостных эмоций. Возможно, в тот день у женщины были какие-то неприятности, скверное настроение. А тут еще ты подходишь к остановке и, без обиняков, обращаешься к ней по-русски, то есть, идентифицируешь как "свою". И она, как могла, объяснила тебе, что думает о всей твоей общине.

Что, кстати, абсолютно не исключает ее хорошего отношения к каким-нибудь соседям из России. Или к "русскому" кардиологу из ее больничной кассы, или к "русскому" педагогу ее дочери. И уж точно, если б в эту минуту какой-нибудь терорист из ХАМАСа, с криком "Аллах акбар!" зарезал бы тебя, она, обливаясь слезами, пришла бы к твоей семье на "шиву"...Просто, этот тяжелый климат, эта нервная жизнь, это постоянное напряжение в воздухе воспламеняют любую эмоцию до пожара.

Все общество искрит бенгальским огнем национального темперамента.

По поводу же национального самоощущения... У многих людей на этой земле оно сливается с ощущением исторической протяженности поколений.

Моя знакомая, ученица Юрия Лотмана, рассказывала, как, на одной из лекций известного ученого, некий студент поднялся и спросил: "Профессор, рассказывая о Библии и евангелиях, вы все время говорите о древних евреях. Почему ни разу вы не упомянули русских, украинцев, эстонцев?" - Лотман задумался на мгновение и сказал: "По техническим причинам."

Так вот, о технических причинах. Не так давно израильские археологи обнаружили чрезвычайно ценную находку: бронзовый бюст императора Адриана. Того самого Адриана, который переименовал Иудею в Палестину (что нам до сих пор аукается), велел распахать плугом Иерусалим, переименовал его в Элию Капитолину и издал указ, по которому евреи не имели право ступать на территорию города. Кстати, этот указ какое-то время действовал. Кажется, полгода... Адриан правил недолго, так что его бронзовый бюст действительно редкая и ценная находка. Поместили его в музей Израиля под стеклянным колпаком. И вот, каждый год в день Независимости некий старичок, в прошлом боец подпольной еврейской террористической организации "ЛЕХИ" (которая боролась против власти англичан в Палестине), - является в музей, становится против бюста императора Адриана и говорит ему: -Ну, Адриан!? Где ты, а где мы!

Честно говоря, завидую этому старичку, его ощущению своего народа, как некой целокупной, неделимой памяти, протяженной в поколениях, исторически преемственной общности...

Сама я и сейчас, спустя почти десяток лет жизни здесь, не могу безоговорочно назвать "своей" эту пеструю общность, эту, булькающую на солнце, горючую смесь. Хотя, иногда бывают поразительные порывы кровной причастности.

Помню, в один из дней войны в Персидском заливе, я возвращалась с работы в автобусе. Разумеется, как и у всех израильтян в те месяцы, у меня с собой была коробка с противогазом. Она редко раскрывалась днем, воздушную тревогу, как правило, объявляли ночью, на рассвете. Впрочем, существовала и инструкция на тот случай, если

сирена воздушной тревоги застанет в транспорте. Автобус должен был остановиться, пассажиры - надеть противогазы... Рядом со мной сидела совсем ветхая старушка, у нее было спокойное и даже отрешенное выражение лица...

Я вдруг подумала - еще не хватало, чтоб сейчас завыла сирена! Как мне тогда быть, и что делать с этим божьим одуванчиком? Да она умрет от страха тут, на моих руках. И, как водится в таких случаях, (не поминай черта всуе!) именно взвыла сирена. Старушка обернулась, внимательно посмотрела на меня, сказала спокойно: "Не бойся, девочка", и стала быстро раскрывать мою (!) коробку, чтобы помочь мне надеть противогаз.

И вот тогда перед моими глазами мелькнул выколотый на ее предплечье синий лагерный номер.

Она-то не боялась этой дурацкой воздушной тревоги. Она прошла такое, по сравнению с чем воздушную тревогу в израильском автобусе можно было даже считать развлечением.

Помню, в ту минуту меня окатило безысходно горькой волной родственности. Буквально: пронзило трагическое ощущение длящейся в тысячелетиях обреченности, потрясла извечность - не ситуации, не жизни, не судьбы...а экзистенциальной невозможности увильнуть от участи всего народа...

Говорят, повстречав заграницей соотечественника, израильтянин от избытка чувств бросается ему на шею. Не знаю. По-моему, израильтяне заграницей - это особый жанр, особое батальное полотно. Они все время и везде орут. Их видно: на улицах, в магазинах, в музеях, в кафе, на вокзалах и в аэропорту. Итальянцы тоже ведут себя заграницей весьма свободно. Но условно говоря, итальянцы меня не волнуют, мне за их державу не обидно. И где-нибудь в Амстердаме на площади Рембрандта, услышав за спиной радостный вопль на иврите: "Офир, Офир, глянь на эту прикольную штуку, ой, я умираю!!" - я стискиваю зубы и говорю мужу: "Господи, ну почему они везде орут!" На что он мне спокойно отвечает - евреи, мол, столько веков повсюду вынуждены были говорить вполголоса, что до сих пор наораться не могут.

Я стесняюсь израильтян заграницей так же, как стеснялась бабушки, которая в трамвае говорила с соседкой на идиш. Я дергала ее за подол и шипела: "Бабушка! Говори по-русски!" Кстати, поскольку человек платит по всем счетам, заплатила и я: по приезде моя пятилетняя дочь требовала, чтобы, заходя за ней в садик, я не говорила по-русски.

– Лучше молчи, - умоляла она, - пусть думают, что ты немая.

А когда - через два года - в переводе на иврит вышла моя книга, она схватила ее и потащила в школу, показывать учительнице. Признаться, по наивности я думала, что она гордится: вот, мол, мама - писательница...

– Да нет, - сказала моя дочь, торжествуя, - я покажу им, что ты - тоже человек.

Уже вошла в анекдоты зацикленность евреев на себе, своих интересах, своих проблемах, своих горестях. До известной степени, это правда. Я сужу не только по опыту всей моей жизни в России, но и по уже немалому опыту жизни в Израиле. Любые новости из сферы внешней политики рассматриваются под вековечным углом зрения: "чем это грозит евреям?" И, знаете что?
– в конечном счете оказывается, что в этой древней настороженности кроется свой трагический глубинный смысл. По-прежнему, все торговые и военные дороги проходят через нас - через наши местечки, наши города, нашу страну. Недаром в любой сводке новостей обязательно присутствует Израиль.

Один мой знакомый ученый утверждает, что вся мировая история - это в той или иной степени выяснение отношений между собой двенадцати израильских колен. А что в это время делали остальные народы?
– спрашиваю я. "Болтались между этих колен", - уверенно отвечает он.

Меня всегда смешили попытки в любой ситуации и любом повороте событий "искать еврея", в любом человеке раскапывать еврейские корни. Эти поиски, эта уверенность в том, что "без еврея не обойдется", подчас выливаются или в трагические или, по закону жанра, комические ситуации.