Майонезовские сказки
Шрифт:
Заговорщики переглянулись, улыбнулись и обнялись. Ро пошла собирать чемодан для мужа, а Кро – мыть посуду.
Раскрасневшаяся Тетка Черепаха в одной трикотажной оранжевой пижамке с изображением Дедов Морозов, несущих елки, стояла на заснеженном крыльце. Она воздела пухленькие ручки с короткими пальцами к разноцветным зимним звездам, выставила круглый живот навстречу ночной метели, тряхнула кружевным чепчиком и запела! Запела впервые за последние две недели! И как же она запела:
«Пускай все сон, пускай любовь -
И что тебе мои порывы и объятья?!»[1]
И весь Лес оторвался от своих радиоприемников и забыл о прогнозе погоды на завтрашний день, внимая чудным звукам прекрасной песни о великой любви.
Лето 2012г.
СКАЗКА ТРЕТЬЯ. ВЕСЕННИЙ ДУБ.
Часть первая. Сказочные потрясения.
«Стихи Пышки уже не принадлежат ему, они
стали достоянием всего Волшебного Леса.»
– Тётка Черепаха
(Из речи на открытии памятника академику Лизалкину).
Пышка очнулся на дне глубокой воронки от артиллерийского снаряда. Поэт потрогал лоб, на нём, как рог единорога, возвышалась огромная шишка. Пыш посмотрел вверх, прямо над ним сияла полная жёлтая луна, покойная и бесстрастная, словно лицо китайского мандарина в феодальную эпоху.
Подул весенний ветерок, принёсший запах раскрывшихся почек, и у Пыша начала восстанавливаться память. Сначала он вспомнил «ту самую весну». Светила такая же луна, как сегодня. Пыш в белом костюме, а Мушка в белом атласном платье вышли из «Пыш-Холла». Они несли в руках зажжённые свечи, закрывая пламя от легкого ветерка, пахнувшего свежими тополёвыми почками. Ручка Мушки была золотой от света. Их путь лежал в старый заброшенный сад, мимо болотца, из которого торчали кочки в космах старой травы и с молоденькой зеленью на макушках. «Словно русалочьи головы в зелёных венках»,– подумал Пыш.
Мушка вздрогнула от ночной прохлады Они взялись за руки и вошли в ночной мокрый весенний старый сад, весь белый и душистый от цветущих яблонь и вишен. Два огонька плыли среди ветвей, две белые фигуры бродили между деревьев, два сияющих лица выражали восторг только блеском влюбленных глаз. Над их головами кружились ночные мотыльки, они садились к Мушке на волосы, и казалось, что её причёска украшена прозрачными цветами. Пыш, наконец, не выдержал и нарушил молчание: « Любимая, какие звезды! А в старой яблоне – сверчок!»
– Склонись, склонись скорей, любимый, и завяжи мой башмачок! – отвечала Мушка.
Пыш передал ей свою свечу и встал на одно колено, как средневековый рыцарь. Он застегнул её белую туфельку и нежно обнял худенькое тельце, озябшее под белым шёлком.
– Госпожа моя! – сказал Пыш и поднял лицо. Он встретил прекрасное лицо Мушки, всё золотое от света.
– Господин мой! – еле проговорила она и заплакала, и уткнулась своим золотым личиком прямо в вихрастую макушку Пыша. Они обнялись и плакали, и смеялись среди этой ночной красоты. Небо, звёздное и живое, опустилось к ним и благословляло их любовь и радость.
И от этой радостной любви у Пыша и Мушки нынешней весной родились два ангелочка, два чудесных младенца: девочка
И вот все близкие собрались и склонились, затаив дыхание, в низком поклоне перед двумя младенцами.
– Пыш, сын мой, – заклокотала торжественным шёпотом старая Че, – ты должен дать имена детям!
– Я хочу, чтобы их звали «Подснежник» и «Медуница», – объявил Пышка, как и подобает поэту.
– Да будет так, – констатировала свершившийся факт Т.Ч.
Все обнялись и заплакали от большого-большого общего счастья.
...Пышка потрогал шишку на лбу, на глазах его блеснули слезы. Он вздрогнул, луну заслонили шесть чёрных силуэтов. Вверху, на краю воронки стояли котята с улицы академика Лизалкина.
– Помогите мне выбраться! – взмолился Пышка.
– Пыш, ты, конечно, хороший парень, но что скажет наш старший брат Эм?! – в один голос ответили котята.
Чёрные силуэты исчезли, а луна осталась. Пыш вспомнил «тот самый день».
С утра пришёл его близкий друг Фигурка. Он принёс красное вино и апельсины. Мушка нашла в шкафу гвоздику, мускатный орех, корицу и мёд. Втроём они дружно приготовили в старенькой кастрюльке глинтвейн. Фига кипятился, путался под ногами и всё повторял: «Ни в коем случае не кипятить, ребята!»
За глинтвейном посплетничали о Виндзорах, потолковали о Фигиной торговле, затем Фигурка поспешил домой обрабатывать под руководством Ксюшки луковицы тюльпанов, а Пышка с Мушкой поднялись в спальню-кладовку. Мушка, укрывшись кисейной шалью, прилегла на «родную лежанку», а Пыш, надев свой зелёный «родной халат», уселся за круглый писательский стол. Поэт должен сегодня начать свой новый роман, которым обязательно привлечёт внимание общественности к судьбе одуванчиков Волшебного Леса: все поймут, что уничтожение одуванчиков приводит к болезням деревьев, а следовательно – к болезням остальных обитателей Леса. Роман будет называться: « А деревья взяли, да и обиделись».
Первая строка должна быть, конечно, весьма значимой. Она обязана своей смысловой нагрузкой примыкать к общему историческому процессу. Пыш взял ручку и написал: « Как мамонты в ледниковый период донесли семена морошки на своих мохнатых ногах до Волшебного Леса, так Тётка Черепаха в прошлый четверг принесла крошки бисквита на своих меховых ушастых тапочках в « Пыш - Холл».»
– Очень странный гром, Пыш! – сказала встревоженная Мушка.
Она отбросила кисейную шаль, поднялась с «лежанки» и включила радио. Кладовка вмиг наполнилась тревогой. Выступал президент Волшебного Леса. Он воодушевленно восклицал: « Сплотимся, братья и сёстры! Синий Лес вероломно, без объявления войны напал на нашу родину – на наш любимый, не побоюсь этого слова, Волшебный Лес! Враг захватил две крупнейшие продовольственные базы страны – «Дом Черепахи» и « Инжир-Холл»!..»