Майор Пронин против врагов народа
Шрифт:
Как и обещал, Пронин оказался в «Метрополе» ровно через три часа после того, как здесь побывал «лама». Подойдя к номеру Малля, он осторожно постучал в дверь.
– Войдите, – раздался голос швейцарца. Пронин открыл дверь и вошел в номер.
Чувствовалось, Малль изменился. Это был уже не тот самоуверенный и лощеный дипломат, стоявший с хозяйским видом на трибуне в проеме Триумфальной арки на площади перед Белорусским вокзалом. Франц Малль выглядел растерянно. Глаза его смотрели грустно и вопросительно. В них читалось ожидание очередного подвоха. Или, наоборот, ожидание ответа
– Давайте собираться в театр, господин Малль. Пора отдохнуть от ваших изнурительных восточных психопрактик!
– Да-да, – засуетилось дипломатическое лицо, – я уже почти готов. Вот, все на месте. Костюм, галстук… Как, вы находите, я выгляжу?
Малль торопливо подошел к зеркалу, внимательно оглядывая свою фигуру и сверяя увиденное с отражением.
– Вряд ли вы нуждаетесь в моих советах, дорогой господин Малль, – деликатно поддержал Пронин запутавшегося в своих чувствах дипломата. – Ваш внешний вид безупречен.
Малль облегченно вздохнул:
– Знаете что, господин Пронин, в вашей стране за одну лишь неделю я получил столько впечатлений, сколько не смог бы получить за год своей прежней жизни! Предчувствую, каким открытием станет для меня ваша новая оперетта.
– Завидую вам, господин Малль. Вы еще не разучились удивляться.
– Да, не разучился, – почему-то горестно проговорил дипломат. – Нам пора выходить?
– Пора, переводчик и охрана ждут внизу.
– Тогда – вперед! – Малль в последний раз окинул взглядом свое отражение в зеркале и, шумно выдохнув, направился к двери.
«Хорошо, что театр рядом. Если бы я сейчас усадил его в машину, где на месте шофера сидит Вася Могулов в форме чекиста, швейцарца точно хватил бы удар», – весело подумал Пронин, ведя Малля к филиалу Большого театра, где должна была состояться премьера оперетты Дунаевского.
Около входа их уже ждали. Охрана, стараясь действовать незаметно, создала коридор, по которому Франц Малль и сопровождающие его Пронин и Горбунов прошли в фойе. Швейцарец залюбовался интерьерами театра.
– Ну, как? – поинтересовался Пронин.
– Я бы сказал, это не хуже Вены. Мне очень нравится.
– Уверен, зал и акустика на вас тоже произведут впечатление. Пройдемте в ложу.
Пронин, Малль и переводчик заняли свои места после второго звонка. Возбужденный атмосферой премьеры, театрал Малль раскраснелся. В его широких ладонях были стиснуты бинокль, программка и две карамельки. Наконец, подошла и чета Хармишей. «Как же без этих дипломатов…» – подумал Лифшиц, следивший за происходившим в ложе из своего укрытия. Неожиданно Малль попросил Андрея поменяться с Прониным местами:
– Вы уж извините меня, старика, но я хочу быть рядом со своим гидом.
Переводчик вежливо уступил место Маллю и пересел к Хармишам.
– У нас в Москве есть негласное правило: премьера должна начинаться с получасовым опозданием! – шептал Пронин на ухо Маллю, увидев, как тот второй раз взглянул на свои золотые часы. – Социализм!
– У нас, при капитализме, та же история, – улыбнулся швейцарец, приставив часы к уху и проверяя ход.
Убежищем Лифшица была комнатка
– Гасить свет? – спросил его кто-то из-за спины.
– Погасите по моему приказу. Так, кажется, все в сборе. Идиотская традиция гасить свет в театре, идиотская. Ну, ничего, когда-нибудь мы это исправим. Почему Горбунов поменялся местами с товарищем Прониным? Не нравится мне этот Горбунов! Какого черта ему не сидится на месте?
Кто-то крикнул в отдалении: «Ну, начали!»
– Труппа готова? – спросил Лифшиц, не оглядываясь.
– Давно готова, Михаил Самойлович.
– Пес с вами, через четыре минуты гасите свет. Он хотел сказать «пять минут», но «четыре» звучало загадочнее и потому внушительнее. «Только бы эти оболтусы не подвели», – думал Лифшиц, глядя на «мастеров советского искусства», разместившихся в партере. Только через них, да еще через представителей посольств террористы могли действовать в этот вечер. Впрочем, посольских работников почему-то на премьере было немного. В отличие от сотрудников советских органов. Если начнется беспорядок, никто из врагов не уйдет. В театре много чекистов. Но и жертв тогда все же будет трудно избежать… А Пронин строго-настрого сказал: «Один убитый или даже раненый обыватель означает полный провал операции. Сейчас не сорок второй год! Да, не сорок второй, тут голову сломаешь». Лифшиц еще внимательнее стал рассматривать рассаживающуюся по креслам публику, сверяясь по схеме с наклеенными марками.
Малль восторженно вслушивался в первые, неясные еще звуки настраивающихся инструментов оркестрантов, доносившиеся то из-за кулис, то из ямы. Наконец, спектакль начался. Медленно погас свет, зазвучала увертюра. Занавес открылся. Пронин сразу приметил в массовке своих младших товарищей и с трудом подавил улыбку. Хотя на нее он и имел право – представление обещало быть веселым.
Мелодия партизанской песни о вольном ветре покорила зрителей с первых же тактов:
Друг мой, будь как вольный ветер. Ветру нет преград на свете. Птицей летит в просторы, Мчится в леса и горы…Празднично, бравурно, заразительно!
Действие также захватило своим молодым задором. Моряки и портовые рабочие, посетители кабачка «Седьмое небо» вызвали единодушную симпатию зала. Главные герои – бывший партизан Янко, скрывающийся от полиции под именем Стефан, и его подружка Стелла противостояли управляющему пароходной компании и его заморскому покровителю – мистеру Честерфильду. Портовые рабочие и грузчики отказывались разгружать судно со смертоносным грузом – оружием. Бывший предатель, а ныне приспешник мирового капитализма, управляющий Стэн терпел одну неудачу за другой. Даже племянник Георга Стэна – простак Микки влюбился в портовую девчонку Пепиту. Либретто явно писал человек, наделенный чувством юмора. Зал постоянно взрывался хохотом, и Пронин тоже всласть повеселился.