Майя и другие

Шубина Елена

Анреп уехал из России за день до Октябрьского переворота, то есть 24 октября 1917 года.

Перед отъездом пришел к Срезневским, у которых в это время жила Ахматова, но не застал ее дома, – так и уехал, не попрощавшись. Уехал навсегда.

После его отъезда Ахматова уже не писала страстно ликующих стихов Анрепу, да и на только что вышедшей “Белой стае” написала ему лишь: “Анрепу – Анна Ахматова”.

Она осталась к этому времени одна в этом быстро изменяющемся мире. Недоброво был в Крыму, где и умер в 1919 году, Гумилев командирован в Лондон и Париж, свекровь с Левой в Слепневе (потом в Бежецке), дом в Царском Селе был продан еще в 1916 году.

После лета 1917

года в Слепневе Ахматовой жить было негде. Ее приютила у себя школьная подруга Валя Тюльпанова, в замужестве – Срезневская. У Срезневских Ахматову нашел Мандельштам, стал ходить к ней в гости, но она скоро заметила, что голодный Мандельштам приходил ко времени обеда, а поскольку она сама была нахлебницей, поэтому деликатно уводила его гулять перед обедом, и они оба оставались голодными.

Сборник “Белая стая” составлял близкий друг Гумилева Михаил Леонидович Лозинский. Издательство “Гиперборей”. Две тысячи экземпляров.

В октябре Ахматова зашла в Публичную библиотеку, где работал Лозинский, забрать очередную порцию причитающихся ей книг “Белая стая”. Один сборник она еще в сентябре подписала Лозинскому: “Михаилу Леонидовичу Лозинскому от его друга Ахматовой. Малый дар за великий труд. 15 сентября 1917 г. Петербург”. А в этот раз Лозинский попросил ее подписать еще одну “Белую стаю” их общему другу, вернувшемуся после демобилизации в город. И Ахматова написала:

Владимиру Казимировичу Шилейко В память многих бесед [Белая стая] С любовью Анна Ахматова …И жар по вечерам, и утром вялость, И губ растрескавшихся вкус кровавый. Так вот она – последняя усталость, Так вот оно – Преддверье Царства Славы! 7 октября 1917. Петербург

Но сборник этот по каким-то причинам не попал в руки Шилейко, и Ахматова позже, после ряда событий, подписала ему “Белую стаю” еще раз.

Встретила она Шилейко случайно на улице в конце ноября 1917 года. К этому времени было уже очень холодно, Ахматова шла полубольная, с промокшими ногами, в летнем пальто. Шилейко пригласил ее к себе в гости. Он жил в это время в двух маленьких комнатах в правом флигеле Фонтанного дома, в левом жила семья Пушных.

В “берлоге”, как прозвали друзья нору Шилейко, было тепло и пахло кофе. Недаром Гумилев прозвал жилище Шилейко “шумерской кофейней” и считал своего друга простым гением. С Ахматовой Шилейко был знаком с 1911 года, время от времени писал ей влюбленные стихи, на которые она отозвалась в 1913 году:

Косноязычно славивший меня Еще топтался на краю эстрады. От дыма сизого и тусклого огня Мы все уйти, конечно, были рады. Но в путаных словах вопрос зажжен, Зачем не стала я звездой любовной, И стыдной болью был преображен Над нами лик жестокий и бескровный. Люби меня, припоминай и плачь! Все плачущие не равны ль пред Богом? Мне снится, что меня ведет палач По голубым предутренним дорогам.

Но

это было написано в 1913 году, когда у Ахматовой был шлейф поклонников. А сейчас, в ноябре 1917 года, после промозглой улицы, после выпитого вина, у горячей печки, она осталась у него до утра. Они с Гумилевым и раньше ночевали у Шилея (как звали его друзья), когда они приезжали из Слепнева и им в городе надо было переночевать.

Ахматова не сразу перебралась жить к Шилейко. Ночевала то у Срезневских в пансионате в Царском Селе, то у Шилея.

Позже, рассказывая про это время Павлу Лукницкому, Ахматова говорила: “К нему я сама пошла… чувствовала себя такой черной, думала, очищение будет”. “Очищения” не произошло. Жизнь с ним оказалась очень тяжелой. Поэтому в декабре 1917-го появились такие стихи:

Ты всегда таинственный и новый, Я тебе послушней с каждым днем, Но любовь твоя, о друг суровый, Испытание железом и огнем. Запрещаешь петь и улыбаться, А молиться запретил давно. Только б мне с тобою не расстаться, Остальное все равно! Так, земле и небесам чужая, Я живу и больше не пою, Словно ты у ада и у рая Отнял душу вольную мою.

(Стихотворение вошло потом в четвертый сборник стихов Ахматовой “Подорожник” в 1921 году.) Вторично подписала сборник “Белая стая” 3 февраля 1918 года для Шилейко: “Моему солнцу. Анна”. Таких надписей она не делала никому, даже Анрепу, она писала: “Ты – солнце моих песнопений”.

Шилейко потребовал развода с Гумилевым. К этому времени Гумилев как раз вернулся из Европы, зашел к Срезневским, не застал там Анну Андреевну, сказал, что придет вечером, – не пришел. Не пришел и на следующий день. Через два дня появился, передал подарок от Анрепа, с которым виделся в Лондоне. Срезневская пишет в своих воспоминаниях: “…Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: «Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать все, что хочешь». Встал и ушел”.

Владимир Казимирович оказался патологически ревнив, запирал Анну Андреевну на ключ, чтобы она не могла никуда уйти, заставлял ее сжигать, не распечатывая, все получаемые ею письма. Заставлял часами переписывать переводимые им с листа древние тексты. Оказался капризным и мелочным.

“Как муж он был катастрофой в любом смысле”, – рассказывала потом она Лукницкому. Или – “да, он тяжелый в общении с другими человек, …у него темперамент ученого, все его интересы в науке, и в жизни он может быть тягостным для других. Но у него есть и достоинства – он веселый, он остроумный… И он не плохой человек”.

Корней Иванович Чуковский записал в своем дневнике 19 января 1920 года: “Вчера – у Анны Ахматовой. Она и Шилейко в одной большой комнате – за ширмами кровать. В комнате сыровато, холодно, книги на полу. У Ахматовой крикливый, резкий голос, как будто она говорит со мной по телефону. Глаза иногда кажутся слепыми. К Шилейко ласково иногда подходит и ото лба отметает волосы. Он зовет ее Анечка. Она его – Володя. С гордостью рассказывала, как он переводит стихами – a livre ouvert – целую балладу – диктует ее прямо набело! «А потом впадает в лунатизм»”.