Меч без рукояти
Шрифт:
– Сказочка эта не на пустом месте взялась, – задумчиво сообщил Хэсситай, теребя травинку. – Хотя на самом деле кое-что было не совсем так… а знаешь, что именно?
– Не знаю, – бесцветным голосом вымолвил Байхин. – Но догадываюсь. Папаша-король не потому претендентам на руку дочери головы рубил, что опозорились. Он просто боялся, что кто-нибудь со второй попытки сумеет рассмешить принцессу.
– Откуда ты знаешь? – Хэсситай чуть не взвыл от изумления, до того верно догадка Байхина совпала с действительностью.
– Не знаю, – вздохнул Байхин. – Догадываюсь. Полагаю, у папочки-короля свой
– Правда твоя, – признал ошеломленный Хэсситай. – Но как ты угадал?
– А разве могло быть иначе? – пожал плечами Байхин. – Тоска смертная – это ведь не простая болезнь. Сначала человек забывает, как смеяться… а потом умирает… или становится послушным… очень послушным. Что ни прикажи, все сделает. Если бы принцесса выжила, она бы короля послушалась. И замуж бы пошла безропотно. Так что не сама она по себе заболела. Наверняка отец-король поспособствовал… а может, не только он. Но это дела не меняет. Пусть не он первый надумал – но ведь от совета не отказался.
И снова догадка Байхина оказалась ужасающе верной. Или… не просто догадка?
– А как от смертной тоски лечат, знаешь? – поинтересовался Хэсситай.
– Смехом, чем же еще, – устало повел плечами Байхин. – В сказке же сказано. Если удастся рассмешить… вот только обычно не удается.
– В сказке сказано, – пробормотал Хэсситай. – Может, ты вдобавок знаешь, откуда смертная тоска берется? Про это в сказке ничего не говорится.
– Изволь, – произнес Байхин, невольно передразнивая Хэсситая. – Достаточно наложить чары на любую заразную болезнь… дело мерзкое, таким даже черные маги брезгуют, но какой-нибудь честолюбивый и бездарный чародей может поддаться на уговоры… вроде заклинание не из сложных. Только больного потом надо взаперти держать, иначе все кругом поперезаразятся. Очень уж летучее поветрие. Папочка-король недаром дочку свою в башне запер и близко к ней не подходил. Не то и сам тоску подцепил бы… а ему это и вовсе ни к чему.
Охватившее Хэсситая подозрение превращалось в уверенность так быстро, что у него стеснилось дыхание и похолодели кончики пальцев.
– А это ты откуда знаешь? – сдавленно промолвил он, потрясенный своим внезапным прозрением.
– Так я и сам этой дрянью болел, – скучным обыденным голосом ответил Байхин и сел на придорожную траву рядом с Хэсситаем, словно признание отняло у него силы стоять.
– На мертвого ты вроде не похож, – будто размышляя вслух, промолвил Хэсситай, – не говоря уж о послушании…
Байхин криво ухмыльнулся в ответ на шутку.
– По части послушания у меня всегда было хуже некуда, – зябко ссутулившись, признался он. Солнце припекало вовсю, да и теплый дорожный кафтан Байхин до сих пор не удосужился снять – и все же его поза не казалась странной.
– Лет-то тебе сколько было? – спросил Хэсситай.
– Двенадцать, по-моему… или около того. Мое счастье, что кормилица мне сказки рассказывала… и про принцессу – тоже. Не то худо бы мне пришлось. А так я знал, что со мной творится. И знал, что я должен
– Смеяться, – почти таким же бесцветным тоном, что и Байхин, произнес Хэсситай. – Что-то не верится мне, что к тебе шутов допускали.
– Ни-ни, – подтвердил Байхин. – Шуты, смешные истории и все такое прочее – под полным запретом. Это ведь для моего же блага…
На слове “блага” Байхин сощурился. Потом лицо его приняло прежнее выражение, но Хэсситаю и этой малой доли мгновения хватило.
Прости меня, подумал Хэсситай. Прости, если только можешь. Я никогда больше не буду ничего с тобой учинять для твоего блага. Клянусь.
– Не понимаю, – искренне признался Хэсситай. – Как ты сумел… от тебя ведь убрали все, над чем можно смеяться…
– Не все, – возразил Байхин. – Кое-что осталось.
– Что? – глухо спросил Хэсситай.
– Я, – коротко ответил Байхин. Хэсситай вытаращил глаза.
– Я, понимаешь? – пояснил Байхин. – Я сам. Все можно отобрать… но не меня же самого. Я смотрелся в зеркало и убеждал себя, что моя кислая рожа смешней всего на свете. Когда зеркало унесли, глядел на свои руки… на коленки свои мосластые… выискивал, что смешного в моих пятках… и в моих поисках смешного… до того себя доводил – по полу от хохота катался… только тем и выжил. Ты даже не представляешь, какой я на самом деле смешной. Во мне все смешно.
Хэсситай поежился. Всякому человеку небесполезно знать, как он смешон, да не всякому под силу. А двенадцать лет… возраст, когда любая насмешка ранит без малого смертельно… ох и тяжко же отвоевывал Байхин свою жизнь.
– Ты с самого начала знал, что заболел не случайно? – отрывисто спросил киэн.
– Нет, что ты. – Байхин потер переносицу. – Уже потом узнал. Когда стало ясно, что меня даже тоска смертная к послушанию не принудит, на меня вроде как рукой махнули. То все старались переделать, а то на поводу пошли. Согласились сбыть меня с рук и шуму не подымать. А куда сбыть и чем мне потом прокормиться? Знатному вельможе работать неприлично. Отец мой мага пригласил… чтоб отдать меня в ученье. Маг хоть и услужающий человек, а все же ремесло не позорное.
Байхин скорчил непередаваемую гримасу.
– А как этот маг меня только увидел… такое началось! Еле-еле скандал замяли. Отец ведь не ожидал, что маг сразу учует, что со мной стряслось, да вдобавок так прямо при мне все и выложит. И что за продажу таких заклинаний головы рубить бы стоило… и за покупку тоже… и что магом мне теперь уже не быть…
Еще бы. Смертная тоска даром не проходит… да и воинское воспитание тоже.
– Отец тогда озлился страшно. Орал, что раз из меня даже мага сделать нельзя, то он отдаст меня в ученье любому шарлатану, лишь бы я из дому убрался…
– И ему это, в общем, удалось, – усмехнулся Хэсситай.
– Сам понимаешь, когда я сказал, что ухожу с тобой, все только рады были. Все тихо, пристойно… странствовать сынок отправился… на чудищ заморских охотиться… или в дальний монастырь подался – тоже дело не последнее.
– Начинаю думать, что зря я от тебя отделаться пытался, – вздохнул Хэсситай. – Я ведь тебя сейчас почему прогнать хотел… думал, тебе со мной идти опасно… а тебе как раз ничего и не грозит… по крайней мере в этом городе…