Меч и Крест
Шрифт:
Потому что сейчас перед ней стояла ее совершенно голая преподавательница.
— Василиса Андреевна, — глухо охнула Маша, — это вы?
— Ваша покорная слуга, Мария Владимировна, — снова склонилась перед ней гроза и гордость Машиною института. — Киевские ведьмы приветствуют Вашу Власть на горе Киевиц!
— Как вы сказали, простите?.. — растерялась Ковалева.
— Киевица, — выпрямилась Василиса, и в ее непривычно почтительном голосе промелькнули знакомые наставительные ноты, — самое первое название Замковой горы.
— А я все вспоминала, вспоминала, — забубнила
— Да пребудет с вами мудрость, Ясные Киевицы! — тут же ударил ее по ушам обезумевший ор.
— То есть Киевицы жили рядом с горой Змея еще до того, как она стала Старокиевской… — Маша погладила бездумный лоб. В сим наблюдении просматривалась неприятная логика, но она была не в силах ее воспринять. — А это Даша и Катя, — неуверенно представила своих спутниц студентка.
— Третья власть трем! — взвыли ведьмы. — Пламя Марене!
— Марена… А который час? — занервничала вдруг Даша.
Маша тупо уставилась на свои часы, пережившие столь интенсивное купание:
— Еще нет двенадцати. Надо же…
— Так меня Ян ждет у клуба! Все! — засобиралась Землепотрясная. — Извините. У вас свой шабаш, у нас свой! Спасибо большое… Кстати, если кто-то хочет… Еще ж неизвестно, чей шабаш лучше!
— Хозяин ждет вас, Дарья Андреевна, — сломалась пополам Василиса Премудрая, размашисто показывая правой рукой на врата за своей спиной.
— Ян? Он здесь? — не поняла Даша. — Он имел в виду этот шабаш? Ну да… — посветлела Чуб. — Он же Демон!
— Хозяин не любит, когда его называют так, — так его зовут только люди, — ласково объяснила ей Василиса. — А хозяин не любит слепых…
— А мы что, уже не люди? — мельком возмутилась Землепотрясная.
— Все готово ко Второму Празднику года! — объявила Вася с торжественностью царского церемониймейстера. — Покои ждут вас, Ясные Киевицы!
Маша тоскливо скривилась. Из замка неслась музыка. Грянули пушки, безжалостно взорвав барабанные перепонки. Ее одежда была мокрой, и тело плотно спеленал холод, прилип невидимыми бинтами к Машиным бокам, животу, подошвам ног, и ей пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя пошевельнуться и двинуться дальше — сквозь расступившуюся, орущую, подпрыгивающую, пританцовывающую, машущую праздничную толпу.
Теперь она видела, что между раскрасневшимися и распатланными женскими лицами то тут, то там мелькают меховые и приплюснутые мордочки Чертей. Василиса шла чуть сбоку, держа почтительную дистанцию. Впереди них, передвигаясь мелкими шажками, семенили три согбенные ведьмы, неся за края большое, как парус, полотно, куда со всех боков падали золотые монеты, большеглазые кольца, браслеты шириною в манжет, цепи, тиары, ожерелья, мониста.
— Что это? — тужась, промямлила она.
— Ваша Власть, — отозвалась Вася справа. — И мы признаем ее, — добавила она со значением. — Это золото нашего Отца, собранное в ночь на Купало… А его — значит, ваше.
— Клады? — заинтересовалась Чуб.
— Мы должны поделить это? — проклюнулась
— А… — равнодушно протянула Маша.
Ей хотелось только одного — лечь или хотя бы присесть куда-нибудь, и она вспоминала с тоской, что во всех порядочных сказках, одержав победу, уважаемые их авторами герои приходят в себя — лежа в кровати. В то время как спасенные ими, прикладывая палец к губам, шепчут друг другу: «Тише, тише… Они должны отдохнуть».
— Польза, честь и слава! Слава змееборцам! — заорали ведьмы.
Машина голова клонилась тяжестью набок. Крики, звон, движение, тени… Ноют ссадины на содранных о решетку руках. Холодно, холодно, холодно…
Тепло. Запах, резкий и знакомый, потащил ее наружу. Маша чихнула и проснулась. Она сидела на теплой, покрытой мехом скамье в комнате с низким потолком и застланным золотом полом. А перед ее лицом зависла широкая чаша с шепчущим паром теплым отваром.
— Выпейте, — сказала Василиса Андреевна.
Прямо по курсу красовалась Даша Чуб — как обычно, голая. Облепленная с ног до головы листьями подорожника, веселая и, похоже, пьяная, не то от радости, не то от выпитого пойла, — во всяком случае, в руках у нее была точно такая же чаша.
— П’ю за дiвок чарiвно"i краси! Хто бачив кращих, хай "iм повилазить! — бравурно тостанула Землепотрясная, деловито придерживая лист на левой скуле, и чокнулась с такими же голыми ведьмами. — А еще, — затарахтела она, — всем мужикам должны выдавать при входе рога и хвосты! А балет будет танцевать чертов кан-кан! Это что-о-о-то!!! Парни раком, хвосты вот так! А на костре мы сожжем чучело Инквизиции! Они нас, а мы их! Правильно, девки?! Давайте! За нас с нами и за хуй с ними!
Ведьмы с готовностью смежили чаши. Поодаль возвышалась Екатерина Дображанская, вокруг которой суетилось не меньше десяти прихлебательниц. Двое старательно просушивали ее черные волосы пушистым полотенцем. Пятеро с трепетом оборачивали высокое и стройное тело огромной мокрой простыней. Еще трое стояли на подхвате.
— А «Гори, гори ясно, чтобы не погасло» — это купальская песня, а вовсе не из сказки «Двенадцать месяцев»! — трещала Даша.
— Купальская роса снимет любую болесть, а огонь… — вещала Дображанской прислуживающая, со спутанными медными космами.
И вид у Кати, стоящей на куче злата в покоях сожженного в XVII веке замка воеводы и принимавшей царские почести от своры гологрудых ведьм, был настолько довольный и умиротворенный, словно все, наконец, встало на свои места.
— Выпейте, моя Ясная пани.
Маша послушно приняла горячую чашу из рук Василисы и, только взяв сосуд, заметила: ее руки обмотаны какими-то листьями и тряпками и уже не болят.
— «Земля-Мати, благослави меня травы брати, и трава — я», — буднично буркнула Вася. — Пейте, — повторила она, — это настой кочержника, он поможет вам вновь. Кабы не он… — Василиса Андреевна помрачнела. — Это было страшное испытание — вступить в войну, прежде чем сила Киевиц успеет вырасти в вас.
— Вырасти? — переспросила Ковалева.