Меч и Крест
Шрифт:
Топ треснул по шву. Чуб поспешно словила его, прикрывая грудь. И уронив кулек, неуклюже наступила ботинком на руку Полосатого, давно не подававшего признаки жизни.
Полосатый взвыл. Олежа, решив реабилитироваться в глазах Мира, ринулся к застопорившейся Даше.
— Стой, — просипел Мир. — Стой, кому сказал! — и осекся, поскольку Олежа уже получил превосходный и убедительный удар коленом в пах.
— Где ж ты раньше была! — искренне обиделась Маша. — Меня тут… — Она нахмурилась, не договорив. Обида внутри скрутилась в тугой узел, перетянувший ей горло: Даша
— Да заблудилась! Блуждала, блуждала… — жалобно оправдывалась Землепотрясная.
— Я ж все крестами пометила!
— А откуда я знала, что это твои кресты? — резонно заметила заблудившаяся. — Ты, во-още, как? — Она посмотрела на Мира с нескрываемым подозрением.
Даша не любила красивых мужчин из принципа. Но вблизи морда Мира оказалась еще более беспринципной, чем на экране!
— Не верю я ему. И в алиби его не верю! — бесцеремонно провозгласила она.
— Правильно делаешь, — буркнул Мир, морщась и придерживая рукой звенящий затылок. — Алиби липовое. Девчонки подтвердили. — Он устало опустился на землю.
— Что я тебе говорила? — объявила Чуб с пафосом прокламатора на баррикадах. — Какие-то шлюхи!
— Лида и Женя, — уточнил он. — Сами прибежали, когда поняли, что подружку свою угробили.
— Как это? — обмерла Маша. Мир утомленно вздохнул.
— Ну, Рита сто раз на меня нависала: возьми да возьми меня с собой, я тоже в диггеры хочу. А я отказывался: с такой же одна морока. Да и плевать ей на все, просто повод…
— Ногу подвернет и на шею повесится, — сухо согласилась Даша Чуб, некогда активно практиковавшая данный способ сближения.
— А они записку ей передали. Типа, от меня. Типа, по приколу. «Если хочешь узнать, что значит быть диггером, встречаемся в 19.00 у Кирилловской церкви. М. К.»
«М. К., а не К. Д.» — с облегчением подумала Маша.
— А почему у Кирилловской? — придирчиво осведомилась Даша, тоже помнившая полное имя Мира.
Мирослав снова вздохнул.
— Потому что тут трубу прорвало, и аварию в новостях показывали. И сразу на диггеров намекали, не знаю уж почему, — мы в Кирилловские никогда не спускались. А записку их у Риты нашли, через нее на меня и наехали. Слава богу, почерк не мой. Женя подделала, как обычно…
— Чего ж они в милиции все не рассказали? — обожгла его недоверчивым взглядом Чуб.
— Да потому что сучки! — злобно выплюнул Мир. — Боятся, что их в соучастии обвинят. Впрочем, правильно — менты б с них так просто не слезли.
— А что они на тебе сидят, их не беспокоит?
— Еще как беспокоит, — признался он. — Когда меня задержали, они с перепугу к моим родителям прибежали и заявили, что я всю ночь с ними был — с двумя сразу. А теперь молчу, потому что джентльмен и их честь выгораживаю. Ну а родители сразу за адвоката — и в прокуратуру…
— Так, — приняла решение Даша. — Давай мне их телефоны, я сама их спрошу!
— Да пожалуйста, — разозлился Красавицкий. — 494-22-27 — Лиды. Женин не помню… У Лиды спросишь. Только тебе они ничего не скажут!
— Записка
— Он мог сам ее написать… Или попросить кого-то.
«Только тогда он не стал бы ее оставлять, — поняла Даша Чуб. — Конечно, он мог оставить, чтобы сказать: я не такой дурак, чтоб ее оставлять. Но такой двойной блеф канает только в американских боевиках. А с нашими следователями… Ведь если б не эта записка, они б на него даже не вышли!»
А потом:
«Думаешь, Рита до сих пор там стоит…»
«На нее не похоже…»
«Тогда чего не пришла…» —
узнанные ею на Машином институтском фото безгрудая шатенка и блондинка с лицом очаровательно-пустоголового херувима уже предчувствовали в тот вечер в «О-е-ей!», что подвели свою подругу под Кирилловский монастырь.
Чуб неприязненно засопела, нехотя смиряясь с мыслью:
«Да, эгоист, да, конченый мажор и конченый красавец, — но не убийца!»
— Да не слушай ты ее! — огрызнулась Маша, окончательно записывая Дашу в «не подруги».
— Маш… — примирительно начала Даша.
— Отстань ты!
Наверное, Машино «отстань» получилось слишком резким и громким — из дыры в потолке посыпался стремительный душ из крошек.
— Обвал! Бежать надо! — запаниковал Олежа.
— Ну и пшел вон! — зло послал его Мир. Сплюнул и закашлялся, поперхнувшись пылью.
И пока Чуб терла запыленные веки, Маша, подхватив выкатившуюся из кулька бутылку, влюбленно протянула Миру колу. Красавицкий открутил пробку. Переждал поток пузырящейся пены. И жадно припал к горлышку губами…
Чуб оторопело выпучила протертые глаза.
Красавец быстро-быстро захлопал длинными ресницами и, вернув Маше бутыль, начал безжалостно тереть их обоими кулаками.
— Что-то в глаз попало? — забеспокоилась Ковалева.
Красавицкий с трудом разлепил веки и недоуменно уставился на нее.
— Маша, — произнес Мирослав удивленно. — А ты, оказывается, красивая…
— Здравствуй, лошадь, я — Буденный, молодой и возбужденный! — бодро брякнула Чуб и, за неимением лимона, заткнула слишком довольный рот кулаком. — О’кей, — внезапно заторопилась она, — я пошла. Мне еще в клуб надо. А колу, — со значением добавила Даша, — вам оставляю. Слышишь, Маша?
Но Маша ее не поняла. И даже не услышала. Она встревоженно смотрела на сидящего у ее ног Мира, не зная, верить ему или нет.
Вначале Мир объяснил потеплевшие чувства к Маше естественным страхом за свою кровную шкуру: ее обвинение в попытке изнасилования и впрямь могло стать последним аргументом в длинной, как караван, череде косвенных доказательств против их подземного конгломерата. И окончательно послав вон избитого Олежу вместе с повисшим у него на плече травмированным Кокой, он брезгливо подумал, что каждый, кто хочет быть первым, подсознательно выбирает друзей ниже себя, а между низшими и низкими разница зачастую оказывается иллюзорной…