Меч и плуг(Повесть о Григории Котовском)
Шрифт:
Молодой управляющий с первого же дня почувствовал затаенное озлобление крестьян против помещика. Скоповский сам землей не занимался, а предпочитал сдавать ее в аренду исполу. И вот весной крестьяне потребовали снижения арендной платы. В ответ Скоповский пригрозил испольщикам, что сдаст всю землю богатым хуторским мужикам. Деревенские испугались. Чтобы прокормить семьи, своих наделов — «подарка» от первой «воли» — было недостаточно. Не было выгонов для скота, не было леса и водных угодий; рыбу в барских озерах разрешалось ловить
Свою месть они приберегли до осени, когда подошла пора убирать хлеб.
Испольщики сжали свою половину, а барскую оставили на корню. Управляющему они так и заявили:
— Сперва свое надо свезти. А там поглядим. Не век же на барина ломить! Пускай радуется, что вспахали ему, посеяли.
Скоповский рассвирепел и потребовал от управляющего, чтобы он покончил с бунтом. Григорий Иванович отправился в деревню. Что он мог сказать крестьянам? Уговаривать? Григорий Иванович считал, что мужики правы. По дороге он зашел к старику Дорончану и посоветовал не поддаваться, стоять на своем: еще немного — и Скоповский уступит.
В барском доме говорили, что виной всему запрещенные бумажки, которые подбрасывают в деревню какие-то разбойники. Ходят по земле злые люди и смущают смирных мужиков рассказами о привольной жизни без господ, без податей, без начальства.
На четвертый день приехал из города барин со светлыми пуговицами и ласково объяснял на сходке, что люди, которые сулят мужикам господскую землю, зовутся бунтарями, они против царя и начальников, хотят забрать власть себе и подчинить народ.
— В законе сказано, — наставлял он, — собственность нерушима, свята. Вот есть у тебя дырявое корыто, — обратился он к внимательно слушавшему Флоре, — оно твое. Не трогай! Я же не трогаю, правда?
— Гы-ы… — осклабился Флоря. — На, я тебе даром отдам.
— Я к примеру говорю, братец…
Барии уехал, ничего не доказав. Мужики не расходились. Богатый хуторянин Фарамуш налезал на Флорю.
— Землю тебе, дураку, подай! А на чем пахать будешь? Бабу запрягешь?
— Зачем бабу? Лошадь достану.
— Где? Дурак! На дороге найдешь?
— Зачем на дороге? — гнул свое Флоря. — У тебя вон много, может, дашь одну?
— Ты, черт! — закричал Фарамуш. — Ишь ты! Я тебе покажу! Я тебя вот к становому за такие разговоры!
А в помещичьем доме шептались, что у мужиков уже колышки на барском поле поставлены — давно уже размежевку сделали. Потом поползли слухи, что в отдаленных уездах господ выжигают, а их землю и все добро делят между собой. Скоповский распорядился заказать для дома ставни с железными болтами.
Приезжали земский, становой, исправник. Один грозил тюрьмой, другой — розгами, третий — казаками.
— Бунтовать!? — бушевал
— Ваше благородие, — позвал степенный старик Дорончан, — а нам батюшка царский указ с амвона читал.
— Так. Что дальше?
— Царь приказал, чтобы нашего брата перестали пороть.
— Так. Дальше!
— Выходит, ваше благородие, ты самый бунтовщик и есть, если хочешь царский приказ нарушить.
Земский побагровел.
— Охрименко! — крикнул он стражнику. — Запиши-ка его, каналью!
Хуторянин Фарамуш укоризненно покачал головой.
— Как народ разбаловался, а? Все-таки раньше порядку больше было. Бывало, чуть что, в полицию вызовут и первым делом выпорют. А сейчас?
Стояли знойные, сухие дни. Неубранный хлеб осыпался. Скоповский уехал в Кишинев просить казаков. Помещичий дом на пригорке затих и обезлюдел.
Вечером Котовский сидел у раскрытого окна с томиком Тютчева в руках. «Есть в светлости осенних вечеров умильная, таинственная прелесть…» В дверь постучали, он отложил книгу и поднялся. На крыльце стояли Флоря и старик Дорончан.
— Григорий Иваныч, хозяин за казаками поехал. Худа не будет?
— А что казаки? Они же не будут хлеб убирать.
— Барыня два ведра водки обещает выставить. Мужики сомневаться стали.
Котовский рассердился.
— Если вы сейчас уступите, он на будущий год с вами разговаривать не захочет!
— Это так. — Старик Дорончан почесался. — Григорий Иваныч, правду говорят, будто царь хочет мужикам землю отдать, будто уже манифест вышел, а баре скрывают его от нас?
— Чушь! — запротестовал Котовский. — Царь сам помещик. Как он может земли лишиться?
— Ну а я что говорил? — насмешливо спросил старика Флоря. — Нашли себе заступника — царя! Все они друг за дружку.
Ушли мужики, когда совсем стемнело. А утром к управляющему ворвался Скоповский, вернувшийся из города в бешенстве: там он узнал, что его управляющий еще до приезда в имение был взят полицией на заметку за беспорядки. Скоповский был в дорожной пыли, от злости один глаз его косил. Схватил открытый томик Тютчева, мельком глянул и швырнул его за окно.
— Вон, мерзавец! За что я тебе деньги плачу? Мне таких управляющих не нужно! Ты еще меня запомнишь! Волчий билет, с голоду подохнешь.
И, подскочив к вставшему с постели управляющему, Скоповский залепил ему пощечину.
Ответный удар Котовского отбросил помещика к стене. Кажется, если бы не холуи, караулившие за дверью, драка кончилась бы убийством. Словно в беспамятстве, Котовский расшвыривал навалившихся на него людей, добираясь до горла испуганного хозяина. Его оглушили по голове, затем скрутили руки. Дальнейшее он помнил смутно.
Днем он оказался в городе, в полицейском участке. Бравый пристав с усами вразлет, мясистые, бочкообразные городовые, вонючий подвал-клоповник…
Барский удар продолжал гореть на щеке.