Меч князя Буй-тура
Шрифт:
— Вижу, что-то новенькое появилось, — пожав руку и приглашая жестом присаживаться напротив себя, отметил Реутов появление Ветрова в своем кабинете. — Глаз-то горит! И ноздри, как у борзой, взявшей след, трепещут. Докладывай, не тяни.
— А что тянуть?.. Тянуть нечего. Мы не зря терпели со взятием подозреваемых. И наше терпение вознаграждено. Поступили первые расшифровки телефонных переговоров подруги Петрова…
— И?!.
— … И неплохие. Речь ведется прямым текстом о событиях в музее…
— Я же просил: не тяни!
— Не
«Ишь ты, — отметил про себя Реутов, — прогресс налицо: запомнил даже принадлежность меча. Молодец. Не то что оперок наш — «то ли буя, то ли тура». Молодец».
А начальник розыска между тем продолжал:
— Есть опасение, что попытаются избавиться от вещдоков… меча, фибул…
— Почему? — прищурился, настораживаясь, Реутов, явно заинтересованный новым поворотом дела.
— Да подруга закадычная Штучкиной, Александра, советует, — с готовностью пояснил Ветров. — Та еще сучка… — И пропел дурашливо, если, вообще, не цинично: — Мы с Тамарой ходим парой: одна Штучка, другая сучка.
— Это та, что из редакции? — Поморщился Реутов, не любивший пошлости.
В последние годы, в связи с всеобщей расхлябанностью и разнузданностью, коридоры милицейских учреждений, работающих на «земле», были переполнены не только жаргонами, что было всегда, но и пошлостью с нецензурщиной, ставшими яркой приметой нового времени. Сальные и похабные до невозможности, они резали уши даже самих работников милиции, в этих коридорах обитающих. Особенно старых служак.
— Она самая.
— Ишь ты!.. — произнес ничего не значащее для Ветрова восклицание начальник КМ.
Про себя же подумал: «Вот и проклюнулась настоящая суть газетного «правдоруба» да обличителя социальных пороков в среде правоохранительных органов. Стоило только жареному петуху слегка клюнуть в джинсовый зад, как забылись прежние правильные штампы да стереотипы и поперла истинная сущность нутра. Недаром же, судя по информации ее коллеги Любимова, начала задумываться о «подступах» ко мне. Интересно, когда же начнет претворять их в жизнь? Впрочем, вряд ли успеет: надо брать».
— Считаю, что пора брать голубков, пока вещдоки еще не уничтожили, — словно подслушав мысли шефа, констатировал Ветров. — Самый раз. А то сбросят артефакты куда-либо в реку — и тогда ищи-свищи ветра в поле…
— Да, в самый раз, — согласился с подчиненным Реутов. — Бери Шорохова да еще кого-либо из оперов и действуй! Наведите шорох в стане экзальтированных, помешанных на шопе да на попе юнцов и юниц. — Начальник криминальной милиции имел в виду пропагандируемые современными молодежными идеологами шоп-походы по магазинам — шопинги и поп-музыку — попсу, ибо вещецизм и современная
Ветров привстал со стула, чтобы приступить к действию, к заключительной фазе раскрытия преступления. Азарт охотника подстегивал, но начальник КМ попридержал:
— А как там наш потерпевший Петров? Выведен из комы или все еще в реанимации как бревно: безмолвен и недвижим?
— В реанимации, — кратко доложил Ветров на этот раз и направился на задержание уже известных фигурантов. — Нам пока не помощник… Справимся и без него.
«Фу! — выдохнул Реутов, разминая движением плеч и шеи верхнюю часть тела, увеличивая тем самым кровоток к «главному инструменту сыщиков и следаков» — голове. — Кажется, одна гора с плеч. То-то обрадуется Склярик… А то каждый день, бедный, звонит: что да как…»
Ветров и старший оперуполномоченный Шорохов действительно навели «шорох»: уже к обеденному перерыву в отдел милиции были доставлены Штучкина Татьяна Юрьевна и Луковицкая Александра Васильевна — журналистка «Курского курьера».
Татьяна была испугана и подавлена. Журналистка, наоборот, держалась вызывающе, бравировала своими связями «в верхах». Но обе, посидев «для острастки» в КАЗе — камере административно задержанных, еще с советских времен иногда называемой «обезьянником», — «раскололись» как орех.
А через час, после недолгой малопрессинговой беседы оперативников со смазливой Татьяной, разревевшейся коровой и моментально утерявшей всю свою привлекательность, в КАЗе сидели и ее подельники Павел со Снежаной. Дозревали до нужной кандиции.
Такие же напыщенные и пустоголовые юнцы, как и сама Татьяна, и как она зараженные теми же бациллами современной «красивой жизни», почерпнутой с экрана телевизора и Интернета, попав в ментовку, сразу же потеряли свой прежний лоск — смотрелись бледновато и жалко. Наконец-то до их зомбированных мозгов стало доходить, что «влипли» по самое некуда, что это не детские невинные шалости, а неприятности с далеко идущими последствиями.
Призрак СИЗО и Льговской колонии, о которых они раньше и слышать не желали, прорисовывался все явственней и явственней. А вместе с ним, подавляя прочие инстинкты, мозги юнцов жег огонь самосохранения, инстинкт спасения собственной шкуры любыми путями.
Когда опера отработали «по полной программе» с фигурантами, выжав из них все, что можно было выжать, Реутов решил, что пора и ему очно встретиться с журналистской Луковицкой, так борзо писавшей о ментах-оборотнях, о ментах-злодеях. «Посмотрим, посмотрим на подмоченную «честь и совесть» нашей эпохи, тем более что сама того недавно жаждала, — вспомнил он информацию, полученную от Любимова. — Посмотрим хотя бы для того, чтобы убедиться, так ли ты хороша, как это следовало из слов твоего коллеги».