Меч мертвых
Шрифт:
За его кормой не выплыл никто.
Когда с Искры сняли шлем, а потом начали отлеплять от спины пропоротую броню, он пошевелился и застонал. Что-то внутри было неправильно и мешало дышать, не давало расправить грудь и как следует наполнить её воздухом.
– Добрая кольчужка у тебя, парень, – сказал над ухом голос, показавшийся полузнакомым. – Не Сувор ею прежде владел? Уже умер бы, кабы не броня…
А другой человек, чьи руки Искра на себе чувствовал, не говорил ничего, просто был
В двух шагах от них Харальд Рагнарссон тормошил израненного Страхиню, с трудом вытянутого из-под груды сражённых Замятничей:
– Слышишь, венд!.. Да чтоб тебя тролли сожрали!.. Слышишь ты меня? Очнись наконец!..
Куделька стояла у него за спиной, стискивая руками виски и отчаянно взывая к своей ведовской силе, пытаясь хоть что-нибудь сделать…
Хотя в действительности самое главное она уже сделала.
Глава девятая
Боевые корабли Рюрика шли вверх по Мутной, потому что княжеские наворопники донесли о великой рати, воздвигнутой на варягов князем Вадимом. Ждать, что ли, пока к стольному городу подойдёт?..
– Невесел государь князь… – сказал боярин Сувор Щетина.
Страхиня ответил ему:
– Он не хочет этой войны.
Выжившие походники лежали на самой княжеской лодье, в палубном шатре на носу. После скитания по болотам чистая одежда на теле и кожаный кров над головами были за счастье. Не говоря уж о том, что все их мучения остались наконец позади. И были не зря. Смерть, предательство и чужая вина, запятнавшая славное имя… всё это обрело достойный венец. Откупленный кровью.
– А не будет никакой рати, – прошептал Искра. Копьё какого-то Замятнича, попавшее в спину, добралось до лёгкого: от сильного вздоха на губах возникали алые пузыри, и он отваживался только шептать. – Замятня погиб… и с ним люди его… кто в Новом Городе остался, тех на поток за измену… и всё…
Страхиня сидел против него, привалившись спиной к бортовым доскам. Он даже спал в таком положении, поскольку не мог опустить голову из-за раны. В полутьме шатра он осмелился приоткрыть свой новообретённый глаз. И поглядывал сквозь щёлку в повязке, заново привыкая к Богами данному зрению. Слова Искры заставили его очень нехорошо усмехнуться.
– Какая измена?.. – спросил он. – Ты про что?.. Какая измена?..
– Так они ж… – с горячностью начала Крапива, устроившаяся между Искрой и отцом.
Начала – и осеклась. Продолжать было нечего. Все видели мёртвое тело Замятни, с которого гридни, пытаясь помочь, содрали рубашку, а вновь обрядить так и не успели. Все видели сизый шрам на левом плече у боярина, – знак, втёртый некогда пеплом в глубокий ожог. С таким-то знаменем, коего лишь первые ближники Вадимовы
Или…
Иное предположение Крапива произнести не решилась, потому что оно было ещё хуже боярской измены. Когда у отца много детей, среди них попадаются и дурные. Это можно понять. Но вот чтобы отец собственных детей предавал… даже ради их вольности, ради их счастья, как он его разумеет…
Страшно об этом даже подумать.
– А ты, Болдырь? – спросила Суворовна без большой, впрочем, надежды. – Сказывал тебе Замятня, чьею волей пришёл?
Бывший разбойный вожак лежал на боку, с зашитым и стянутым плотными повязками животом. Держал руку Милавы в своей.
– Нет, – ответил он медленно. – Не сказывал. Добычи долю сулил…
Говорить ему было так же больно, как Искре.
Твердятич помалкивал, хмурил чистый лоб. Крапива посмотрела на него и подумала, что он тоже ищет ответ, который лучше бы вовсе не находился. Мотнула головой, повернулась к Страхине и сказала совсем о другом:
– Ты, я вижу, меч батюшкин добыл у Замятни… Вернул бы!
Варяг ответил спокойно:
– Прежде твоего батюшки были люди, хранившие этот меч.
Пока Крапива переваривала его слова, не зная, как их понимать, – заговорил Харальд. Он единственный из всех мужчин не был ранен в бою на болоте, и это не веселило его. Девкам было простительно не участвовать в битве, но не ему, Рагнарссону! Он подумал о сражении, которого не хотел конунг Альдейгьюборга. Харальду тоже не хотелось его, потому что с обеих сторон окажутся люди, которых он успел полюбить. Однако если правдой было то, о чём говорили венд и словене, и хольмгардский вождь содеял предательство… Честь требовала отмщения.
– Почему Хрёрек конунг не желает войны? – спросил молодой викинг. – Такие, как он, становятся миролюбивы, лишь когда не надеются победить. Но ведь хольмское войско на четверть состоит из наших селундцев. И они перейдут к Хрёреку, когда увидят меня!
– Ну а дальше, – отозвался Страхиня, – будет так, как ты сам обещал, когда мы сидели в лесу. Придёт твой отец, и Рюрик уже не встретит его, как встретил когда-то, потому что битва с Вадимом выкосит войско.
– Но я… – начал было Харальд.
– Вряд ли они поладят добром, – безжалостно перебил варяг. – Если ты останешься жив, твой отец посадит тебя в Ладоге, как Ивара у англов, в Эофорвике. А если погибнешь, значит княжить станет кто-нибудь из твоих братьев. У тебя ведь их много.
Харальд промолчал. Лишь мучительно, до слёз покраснел, как будто Страхиня сказал про него что-то невыносимо постыдное.
– Страшные слова ты молвишь, варяг… – прошептал Сувор. Он выглядел заметно приободрившимся, но был ещё очень слаб. Страхиня безразлично пожал плечами: