Меч между мной и тобой (сборник)
Шрифт:
– Мам, если я уйду ненадолго… Ты ничего?
– Ну, о чем разговор.
– Там у нас одноклассники собрались. Ведь не виделись сколько…
– Да иди, иди, господи! Нашла, о чем переживать! Иди! – Екатерина Марковна улыбнулась. – Справимся мы тут с проказницей Юлькой. Верно, Юлька? – Она потормошила внучку.
– Ну, я тогда побежала… Всего доброго, Семен Семенович!
– До свидания, – ответил Нуйкин. Он очень не хотел показывать Екатерине Марковне, что у них с Тосей состоялся какой-то тайный разговор. Интонация его голоса была самой нейтральной, обычная
Остались одни. Екатерина Марковна усадила внучку за детский стол, положила ей пирожное на тарелку, налила в кружку-непроливашку теплого чая.
– Сколько Тосе лет? – спросил Нуйкин.
– В августе будет девятнадцать. А что?
– Совсем девчонка. А глаза – серьезные. Печальные даже.
– Помыкалась там. Говорю: оставайся дома. Не хочет. Поеду обратно – и все.
– А Юля?
– В том-то и дело. Умоляю оставить ее здесь. Пока не решили.
– А где она там живет?
– В зимовье.
– Это что такое? – Слово «зимовье» Нуйкин слышал не раз, но положа руку на сердце не знал, что оно из себя представляет.
– Ну, это избушка, что ли, такая. В тайге. В глухом лесу. Летние бывают избушки, зимние. Всякие. Живут они там все вместе, бригадами.
– Зимой холодно?
– Бывает, что очень. Но от Тоси мало чего добьешься. Все больше отмалчивается.
– Характер?
– Нелюдимой стала. Совсем не та, что уезжала. Прямо узнать не могу.
– Ба-ба, ма-ма, – лепетала за своим столом Юля. Сидела довольная, вся перемазалась в креме, что, видно, особенно нравилось ей. Бабушка не обращала внимания, не ругала.
– А что же она одна приехала? Без мужа? – спросил Нуйкин.
– Какой муж? – усмехнулась Екатерина Марковна. – Нет у нее никакого мужа.
– Нет мужа? – удивился Нуйкин. – Где же он?
– Да его и не было.
– Как это?
– Ну, Семен Семенович, вы что, первый день на белом свете живете? Дети и без мужей могут рождаться…
Нуйкин смотрел на Екатерину Марковну расширенными глазами. Не верил.
– И вы так хладнокровно говорите об этом?
– А что я должна делать? Мы с Тосей квиты.
– То есть? – не понял Нуйкин.
– Я скрыла, что умер Евграфов, она – что родилась Юля. Вот такие мы мать с дочерью!
– Да! – вырвалось у Нуйкина. – В каждом человеке что-нибудь обязательно неожиданное, непредсказуемое…
– Не говорите, Семен Семенович. – Екатерина Марковна непроизвольно взглянула на часы-кукушку, висевшие на стене.
– О, я уже засиделся, – по-своему воспринял этот взгляд Нуйкин. – Мне пора, пора…
– Да что вы, сидите. Это я к тому: надо бы с Юлей на улицу выйти. Погулять перед сном.
– Вот и хорошо. Вы как раз погуляете, а потом я потихоньку пойду к себе.
– Вы, кажется, говорили, что на Песчаной живете?
– Да, там.
– Ну, это совсем близко. Очень хорошо.
Екатерина Марковна умыла внучку, надела на нее теплые штаны, свитер, пальто, шапку с помпоном, меховые сапожки. В лифте Юля испуганно жалась к бабушке – не привыкла еще к московской чудо-юдо-технике.
Семен Семенович улыбнулся.
Выходя
– Доброго вечера, уважаемая Екатерина Марковна! Доброго здоровьица! – Он приподнял руку как бы к козырьку, как бы отдавая честь, хотя на голове у него не было никакой фуражки, а так, потертая, завалящаяся шапчонка.
– Здравствуйте, – ответила Екатерина Марковна. – Семен Семенович, помогите, пожалуйста!
Но Семен Семенович и без просьбы уже помогал ей – в четыре руки вынесли из подъезда коляску, в которой торжественно восседала именинница Юлька.
– Ух ты, пузырь какая! – пошевелил перед ней пальцами Марк Захарович. – А мамка убежала уже, убежала, а как же, видели, приметили, им, молодайкам, все неймется, все не терпится по гулянкам, по волосатикам…
– Простите, Марк Захарович, нам некогда, – проговорила Екатерина Марковна.
– Доброго здоровьица и вам! – как бы поклонился, что ли, Марк Захарович Нуйкину. – Значит, не забрали вас тогда в милицию? Поздравляю от души! Вот у нас так: пьяницу никогда не заберут, а честного человека – обсмеют да еще и плюнуть на него норовят. Это ничего. Это можно. А почему? А потому, что на посту…
Нуйкин покраснел. Хорошо, был вечер и никто, кажется, ничего не заметил.
Наконец отъехали с коляской от Марка Захаровича на безопасное расстояние. А он все стоял, смотрел вслед, покачивал головой то ли в восхищенном удивлении, то ли в осуждающем недоумении: «Смотри-ка, опять тот, который тогда… Ну, бабы! Ну, народ! Ну, шельмы!..»
Сначала молчали; не проходил неприятный осадок после встречи с Марком Захаровичем; одна Юлька безмятежно лопотала что-то в коляске.
– Простите, никогда не интересовался: вы кем работаете, Екатерина Марковна? – спросил Нуйкин.
– Библиотекарем.
– Понятно, – словно ставя точку над чем-то, что давно его мучило, проговорил Нуйкин.
Гуляли они по тем самым живописным улочкам, где расположились домики художников. Проходя мимо дома Хмуруженкова, которого, естественно, Екатерина Марковна хорошо знала, она поздоровалась с художником, завидев его во дворе; удивительней всего было то, что Хмуруженков отдельно поздоровался и с Нуйкиным.
– Вы знакомы? – удивилась Екатерина Марковна.
– Немного, – уклончиво ответил Нуйкин. – Клиент в булочной.
– Талантливый художник. Впрочем, испорчен… Такие, как мой муж, кого угодно развратят и испортят. Даже святого.
– А в какой библиотеке вы работаете? – прервал ее Нуйкин.
– В «Некрасовке». Хотите заглянуть?
– Нет, что вы… Это я так. Мне просто хотелось представить, где вы работаете, кем. Так легче.
– Что легче?
– Человека понять легче. Простите, конечно, Екатерина Марковна, не хочу вас обидеть… но я ведь понял, почему вы пригласили меня сегодня…