Меч на ладонях
Шрифт:
Василис поморщился, когда за посланниками папской администрации, все еще бормочущими какие-то отговорки, закрылась дверь. Вот ведь вонь развели. Не моются годами, одежду не меняют, все думают этим стать ближе к Богу! Разве это путь? Только в глазах слезится…
Просьба басилевса была проста: нужна армия для защиты от неверных. У Комнина хватало сил, чтобы сдерживать орды мусульман вдали от берегов Босфора, но не для того, чтобы перейти в контрнаступление. Это было очень рискованно. Дети тех, кто погиб в горах Малой Азии двадцать лет назад, требовали мести, но просто посылать армию в степь глупо, а чтобы захватить и удержать ту же Антиохию или Эдессу, потребуется столько усилий, что придется отзывать войска из других мест, в результате чего станет небезопасно на остальных границах. Ведь стоит только ослабить гарнизоны на
Василис поморщился еще раз. Святоши эти хуже безземельных рыцарей, наполнивших просторы Европы. Вторым нужны только земли и деньги, а первые еще прикрываются словами из Библии. Пока докопаешься, что надо какому-нибудь толстому епископу, уйму времени на осведомителей изведешь. А ведь игнорировать никак нельзя, уж очень много власти подмяли под себя церковники. В Византии есть басилевс, есть Святая Православная церковь. Одни правят и защищают границы, вторые молятся. Кесарю – кесарево! А здесь? Каждый феодал с кем-то на ножах. Внутри государства десятки партий, готовые вцепиться в глотки друг другу! Епископы начинают военные походы во главе собственных армий! Перепуталось все – где духовная власть, а где светская. Правильно все-таки Григорий VII начал возвращать буйных пастырей душ в лоно их прямого предназначения. А то иной из церковных служителей больше на наемника похож! В кольчугах, бархате, рядом – сыновья и внуки, за спиной – вассалы и собственная дружина. И это слуга Божий, который обязан молиться за всех нас перед ликом Его? Тьфу! Святости ни на медную монету.
Василис присел на край лавки. Невысокий и грузный, он испытывал усталость от нервного длительного хождения по комнатам дома, снятого как временное пристанище для делегации. Что ж! Еще неделя этого сборища, и можно будет возвращаться в родные места с сообщением, что опять католики впустую проговорили месяц. Только Пасху переждать.
Пасха удалась: крестный ход, пение хора, торжественная ночная литургия – все соответствовало представлению большинства о том, как должно выглядеть самое важное воскресенье в году для настоящего католика. А с утра застолье, дававшее возможность измотанному постом телу почувствовать себя снова живым и полным сил. Для благородных – гуси, телячьи лопатки, кабаньи окорока. Для простонародья – каша с салом, счервленная вяленая солонина, овощной суп с сухариками на той же солонине и сыр. И никакой рыбы, даже в приморских селах! А после – кувшины с вином и гулянье до вечера!
Пьяченца гуляла с размахом. В этом году в их городе второй по значимости церковный праздник отмечали многие высшие сановники церкви, а значит, в карманах торговцев, ремесленников и корчмарей появились звонкие монеты, подзабытые за голодную зиму. А раз есть деньги, то нашлись и яства, столь желанные после долгих дней поста. Вина из солнечной Флоренции текли рекой, и к утру понедельника даже охрана городских ворот спала беспробудным сном, что, впрочем, не было такой уж редкостью и в будние дни.
Тем больше было возмущение капитана ночной стражи, когда его бесцеремонно растолкали под утро. Не разбираясь, он взашей вытолкал сержанта, разбил о закрывшуюся за ним дверь свой ночной горшок, длинно и сочно выругался, но все-таки под конец поинтересовался, какого дьявола его разбудили. Ответ привыкшего к выходкам начальника седоусого отставника заставил капитана подскочить на набитом соломой и блохами матрасе. По словам опухшего от вчерашнего помощника, у ворот стояла кавалькада из нескольких всадников, один из которых заявил, что он, тьфу ты, что она – императрица Священной Римской империи Адельгейда. Вздорная немка требовала впустить ее и проводить к месту, где сейчас находится папа Урбан.
Через десять минут редкие проснувшиеся граждане славного города Пьяченцы с ужасом взирали на невиданное: по улицам в одних штанах-бре [134] и незавязанной котте [135] , шнуруя на ходу модные шоссы [136] с разрезом, несся капитан ночной стражи города, по ходу движения постоянно чертыхаясь и злословя. За ним семенил стражник.
134
Штаны-бре – вид саксонских штанов, широкие свободные штаны, обычно до середины икры, позже стали нижним бельем.
135
Котта – верхнее платье, надеваемое на сорочку или рубашку, с узкими длинными рукавами. До XII в. походило на блузу.
136
Шоссы – длинные гетры, от лодыжек до пояса, крепились шнурами к поясу и закрывались бре.
Адельгейда рыдала и причитала, но слова слетали с ее уст только самые нужные. По мере повествования и папе, и присутствовавшим здесь епископам стала очевидна глубина падения погрязшего в грехах и запутавшегося императора Генриха. Супруга его рассказала обо всем: о связях с дьяволом, сатанинских шабашах и черных мессах, на которые муж сам звал ее, об идолопоклонении, хулении на Господа нашего, презрении церкви и ее заповедей, поддержке и распространении неугодных церкви писем и пасквилей на видных служителей веры, участии в нападениях на земли монастырей и краже монастырского имущества.
Даже последнему писарю было понятно, что дай папа ход всему тому, что он сейчас услышал, даже интердиктом [137] может не отделаться Генрих. За такое простолюдина или ремесленника ждал бы костер на торговой площади.
Лицо Урбана мрачнело по мере повествования гостьи.
– Что ж, заблудшая сестра моя, помню и храню я письмо твое, полученное нами в городе Констанце на Соборе, проведенном церковью в прошлом году. Помню, и ранят до сих пор меня слова, прочитанные в нем. – Старый папа обвел тяжелым взглядом собравшихся в комнате. – Тогда зачитал я письмо твое, где ты перечисляла святотатства мужа своего, только самым близким и верным детям матери нашей церкви. Просил оставить в тайне.
137
Интердикт – отлучение от церкви.
Наместник престола Святого Петра продолжил:
– Тогда не знал я глубины падения того, кто должен защищать чистоту и оплот веры. Теперь вижу, и скорбит душа моя, что не сумел усмотреть я заразы, ползущей в дом наш. – Папа встал с кресла и подошел к коленопреклоненной императрице. – И рад я безмерно, что послушала ты совета моего, бросила узы христоотвратного супруга своего и лично явилась пред очи наши высказать все то, что рассказала в письме том.
Иоланта уставилась на свою подругу и воспитательницу, «полочане» заерзали. Оказывается, Адельгейда давно готовилась к побегу, даже переписку вела.
Урбан приобнял и поднял с колен раскаявшуюся грешницу. Он уже знал, что сделает.
Знал, что может получить, знал, чем это может закончиться.
Что бы ни говорил с амвона Папа Римский, в чем бы ни обвинял императора заглазно, какие бы письма ни показывал, без главного свидетеля это все было пустым звуком. Но даже с ним, вернее, с нею слишком уж все гладко получается. Зная о противостоянии престола Святого Петра и германского императора, после таких обвинений можно было заподозрить сговор между папой и сбежавшей женой немецкого государя. А если похожие слухи пойдут, то и эффект от признаний мал окажется, а то и не будет его вовсе. Одно дело раскрыть подлую сущность христопродавца, и совсем другое – очернить монарха самой могучей страны Европы. Если не предоставить убедительнейшие аргументы и доказательства, то неизбежно последующая за такими обличениями война станет последней для нынешнего главы Святого престола.