Меч на закате
Шрифт:
Я покачал головой.
— У тебя есть два хороших военачальника, в Крэдоке и Гераникусе, и я обучил твоих людей. Когда я пришел сюда, они были отважны, но это была отважная толпа; теперь они стали опытным — даже в чем-то дисциплинированным — войском и быстро соберутся к тебе в случае необходимости. Сейчас вы должны быть в состоянии сами сдерживать натиск варваров; а во мне остро нуждаются в другом месте.
На один долгий, напряженный миг между нами повисла тишина, потом он слегка дернул своими пухлыми плечами, словно хотел их расправить, и мне показалось, что я вижу за обмякшими чертами его лица нечто от воина, которым он был в юности. Мне не нужно будет бояться за земли между рекой Абус и Метарисом, когда я уйду отсюда.
— Что ж, тогда, похоже, говорить
— Есть еще кое-что — я хочу, чтобы четыре сотни твоих людей выступили со мной на север.
Мне показалось, что его глаза сейчас вылезут из орбит.
— Римские боги! Дорогой ты мой, да в этот самый момент чуть ли не сотня моих лучших воинов ошивается в рядах твоих Товарищей! И примерно столько же перешло к тебе за эти годы!
Чего тебе еще нужно?
— Четыре сотни, по их желанию и по моему выбору, которые пойдут со мной в этот поход как вспомогательный отряд, копейщики и лучники. Как я уже сказал, по меньшей мере на этот год у тебя не будет никакого беспокойства с Морскими Волками; а когда осенняя кампания закончится и мы благополучно выгоним графа Хенгеста из Эбуракума, я пришлю их тебе обратно.
— Тех, кто останется.
— Тех, кто останется.
— А тем временем никто, даже ты, мой самый премудрый в военных делах граф Британский, не может сказать наверняка, что именно будут делать Морские Волки, ибо они так же непредсказуемы, как те ветра, что пригоняют их к нашим берегам; а моя боевая мощь не вынесет потери четырех сотен людей.
Я перебил его:
— Никто, даже ты, мой самый премудрый герцог Коританский, не знает более точно, чем я, какова твоя боевая мощь и какие потери она может вынести.
Новая сила, появившаяся в его лице, теперь обращалась против меня.
— Для нас достаточно отгонять Морских Волков от наших собственных пастбищ; почему я должен посылать своих парней сражаться в краю бригантов?
На этот раз уже я внезапно почувствовал себя старым, усталым и беспомощным.
— Потому что если мы будем стоять поодиночке, королевство, герцогство, племя, каждое внутри своих собственных границ, — то все мы, и королевство, и герцогство, и племя, падем, одно за другим, каждое внутри своих собственных границ.
Только тогда, когда мы сможем держаться вместе, мы загоним саксов обратно в море.
Не знаю, сколько мы спорили, но мне это время показалось очень долгим. Думаю, один раз он чуть было не предложил мне все четыре сотни, если я соглашусь вернуться еще на год, когда закончится осенняя кампания; но к этому времени мы уже хорошо знали друг друга — и он передумал делать мне это предложение еще до того, как успел произнести его.
В конце концов все обернулось не так уж плохо для меня, потому что я ушел, вырвав у него ворчливое обещание дать мне две сотни, если я поклянусь на большой печати Максима, что они действительно вернутся, когда закончится битва за Эбуракум.
Из нашей части города поднялся туман; он был пропитан запахом горящего дерева и сырых листьев и, когда я снова вышел на улицу, окружал фонарь на дворе кольцом влажного желтого дыма. Холод этого тумана лежал у меня на сердце. Как мы сможем устоять против варварского Потопа? Какая может быть надежда даже на Амброзиевы сто лет, если мы не можем научиться стоять вместе, щит к щиту, вдоль наших собственных границ?
Два последующие дня были заполнены обычной суматохой войска, готовящегося выступить в поход; мы получили пайки и амуницию и упаковали их в большие корзины с кожаными крышками, получили и проверили пучки стрел и запасное оружие, привели лошадей с осенних пастбищ и изготовили для них новые кожаные ногавки, в последний раз осмотрели доспехи и боевое снаряжение, чтобы убедиться, что все находится в идеальном порядке; и день и ночь Линдум гудел глубоким, похожим на колокольный, звоном молотов, ударяющих по наковальне, и ржанием возбужденных лошадей, стоящих у самодельных коновязей. И еще за эти два дня повсюду в старом городе-крепости должно было быть много расставаний. К этому времени в рядах Товарищей было, как сказал Гидарий, около
Расставания с легкой душой, поцелуем и новым ярким ожерельем и без каких бы то ни было обещаний… Однако это были не только расставания, потому что когда мы наконец выступили, наш обоз пополнился четырьмя или более десятками отважных девиц, которые ехали в легких повозках, перевозящих мельницу и полевую кузню, или, подоткнув юбки до колен, шли свободным, размашистым шагом среди погонщиков и нагруженных вьючных пони.
Это не так уж плохо, когда за войском следует несколько женщин, при условии, что они будут достаточно выносливыми и энергичными, чтобы самим позаботиться о себе и не обременять мужчин; их умение готовить имеет свои преимущества, а забота о раненых может означать для тех разницу между жизнью и смертью.
Но, конечно, когда женщин мало, а мужчин много, это всегда чревато неприятностями, и они возникают тогда, когда несколько мужчин одновременно пожелают одну и ту же девушку или когда кто-нибудь захочет, чтобы какая-то девушка принадлежала только ему и никому больше. Именно тогда Братство начинает распадаться. Мой Бог! Именно тогда Братство начинает распадаться. Я дал знать по войску, что как только первые слухи о неприятностях из-за женщин достигнут моих ушей, я брошу весь их выводок на месте, где бы мы не находились. И оставил дело на этом.
Молодой вождь и охотник, которые принесли мне известие о высадке Хенгеста, пошли с нами как проводники. В течение первых трех дней охотник вел нас на север — сначала по дороге, потом по петляющим болотным тропкам, которые придерживались участков твердой земли между камышами, извилистыми полосками воды и зарослями ивы и терновника; предоставленные самим себе, мы безнадежно заблудились бы здесь через какой-нибудь час; и даже так наши лошади то и дело брели по щетки в темной, кисло пахнущей жиже. Как-то в сумерки мы прошли мимо обгоревших остатков саксонского поселения — дело наших рук за предыдущий год — и кто-то, может быть, дикая кошка, зарычал на нас из развалин. Спустя три дня мы начали подниматься из топей к волнистой равнине и низким холмам, где посвист ветра в сухих кустиках вереска резал нам уши после нежной песни, которую мы в течение стольких лет слышали над болотами. А на четвертый вечер мы вышли на дорогу, ведущую от Лагентуса к Эбуракуму, и повернули вдоль нее на север. Разведчик, который уже вышел за пределы своей территории, повернул здесь назад, к своим охотничьим тропам, а молодой вождь, для которого этот край был родным, занял его место в качестве проводника.
В двух переходах к северу дорога пересекала какую-то реку, проходя по широкому мощеному броду, охраняемому одним из тех угрюмых, заброшенных сторожевых постов, которые все еще усеивают округу. И здесь-то мы и встретили саксонское войско, стоящее под своими белыми знаменами-бунчуками.
Прослышали ли они о нашем приближении и выдвигались нам навстречу или же думали зайти с тыла на наши старые позиции в Линдуме и застать нас врасплох, я не знаю; да теперь это и не имеет значения. Мы вступили в бой при первом свете пасмурного и ветреного октябрьского утра, и по пропитанным влагой остаткам прошлогоднего папоротника хлестал дождь. У них было преимущество в расположении: их левый фланг, стоящий близ реки, был защищен мягкой, болотистой почвой, а правый — густой порослью терновника. Они значительно превосходили нас числом, за что мы должны были благодарить Гидария; и наши тетивы ослабли от дождя, который, естественно, был нипочем метательным топорикам, которыми были вооружены многие из них. Мы, со своей стороны, имели преимущество в коннице, что при таком узком фронте не более чем уравнивало шансы. К полудню все было закончено; короткое, страшное, кровавое дело. Никто из нас не добился победы; и те, и другие были слишком сильно потрепаны, чтобы еще раз начать боевые действия в этом году.