Меч Руса. Волхв
Шрифт:
Мстислав нерешительно потер ладонями лоб.
– Думай, князь, быстрее, – сверкнул глазами волхв. – Сдается мне, что уже сейчас халуг со своими воинами мчится по тропам, известным ему одному, к горе Алатырь, и для него нет загадки, где могила Руса, ибо сам он из рода его прямых потомков.
– Проклятье! – вскипел Мстислав. – Вечно этот халуг, везде этот халуг!
– Князь, князь, думай о деле! – Велегаст пристукнул посохом.
– Вот что, – князь рубанул воздух ладонью. – Есть у меня в порубе один вор и убийца. Виру за него платить никто не будет. Хотел я его дыбой пытать,
– Не стоит, князь, – Искрень недовольно покачал головой, – больно ловок и опасен этот человек. Вспомни, сколько он бед натворил, пока его не словили.
– Ничего, – Мстислав упрямо закусил губы, – никуда он не денется. Удавку ему на шею, да пусть отроки присмотрят получше. А акромя него некому.
Боярин хотел еще что-то возразить, явно не удовлетворенный действиями князя, но Мстислав поднял руку, словно отгораживаясь ладонью от надоедливого Искреня, и, повернувшись к волхву, быстро проговорил:
– Так что будет тебе десяток отроков и этот висельник в придачу.
– И еще Оршу Бранковича; он один сотни стоит, – ввернул Велегаст напоследок.
– Лады, – легко согласился князь и, от души хлопнув Искреня по плечу, бросил: – Распорядись-ка, друже, а я на карту гляну пока.
Боярин уже выходил, когда в спину ему долетело:
– Пару гридей еще пришли ко мне и… и Люта тоже.
«Да, теперь, пока тайный ход не сыщут, не будет в замке покоя, – подумал Искрень невесело. – И откуда выскочил этот халуг?»
Глава 16
Дорога к храму
Всю ночь Радмила не отходила от Ворона, то прислушиваясь к его едва различимому дыханию, то с надеждой посматривая на мерцающие звезды, то с тревогой оглядываясь вокруг, словно пытаясь выследить в ночной темноте духов Мораны. Чтобы отпугнуть этих духов, по обе стороны от раненого воина всю ночь горели два костра, а сам он был положен на две волчьи шкуры посреди круга, очерченного вчера ногами воинов заставы во время пляски смерти. Из-под головы его выглядывала оскаленная волчья пасть выделанной таким странным образом шкуры. В ногах его так же матово поблескивали волчьи зубы. Сам же Ворон был заботливо укрыт мятлем, край которого был прошит оберегами из красных восьмиконечных свастик.
Когда Радмиле казалось, что Морана смотрит из ночной тьмы на ее воина, она наклонялась к его лицу низко-низко и тихонько дышала на его губы, словно пытаясь вдохнуть в него силу своей жизни. И при этом ее распущенные волосы падали с обеих сторон вниз длинными золотистыми прядями, образуя непроницаемый для взгляда Мораны шатер. Девушка чувствовала, что какая-то сила холодит ее затылок, пытаясь заставить ее распрямиться и открыть лицо раненого воина, но оттого она еще ниже склонялась и еще горячей дышала в бледные холодные губы Ворона.
Наконец ночная тьма отступила, и Морана, в последний раз пошевелив холодным ветром золотистые пряди девичьих волос, улетела куда-то на запад вслед
Радмила так устала, что уже не смогла сама распрямиться и встать, и лежала рядом с Вороном совершенно обессилев. Батько, следивший всю ночь за тем, чтобы костры не погасли, и оттого спавший вполглаза неподалеку на поваленных бревнах, почувствовал, что нужна его помощь. Закряхтев и тяжко вздохнув, он встал и провел широкой ладонью по лицу, словно умылся, зачерпнув пригоршню утреннего тумана. Оглянувшись на розовеющий край утреннего неба, он тихонько подошел к девушке и поднял ее, бережно обняв за плечи.
Она прижалась к его широкой груди, чуть вздрагивая и все еще продолжая бормотать свои заклинания. Наконец она успокоилась и затихла, а потом слезы ручьями хлынули из ее глаз.
– Ну что ты, дочка, – гладя ее по волосам своей огромной шершавой рукой, приговаривал воевода, – все хорошо, вот сейчас солнышко встанет, и богиня Жива начнет расточать свои ласки, всякого приголубит и от Мораны защитит. Видишь, роса пала – тож ее благодать на землю нисходит.
А с ее благодатью все обязательно будет хорошо, вот увидишь, – продолжал он устало, – пошли, я тебя росой умою, чтобы великая сила Живы к тебе перешла.
Батько посадил Радмилу на краю лужка с зеленой травой, перевитой желтыми и синими цветами с причудливыми резными листьями. Как посреди выжженной степи существовала эта зелень – было загадкой, но, видать, не случайно, ибо и травы, и цветы несли на себе отпечаток заботливой мудрой руки человека, знающего в этом деле толк.
Юная колдунья упала лицом в траву и какое-то время лежала не шевелясь. Воевода меж тем нарвал веничек из трав и цветов, которые он внимательно выискивал среди общего буйного разнотравья, и начал потихоньку хлестать этим веничком по плечам и по волосам измученной девушки, приговаривая странные слова:
– Изыдите, духи Мораны, изыдите, тени духов Мораны. Живою водою смываю ваш последний след, живой травою сметаю песок тьмы и бед. Смерть и болезнь мету, сметаю, силу и жизнь кладу, прибиваю. Отлетайте тени Мораны прочь, заступилась Жива за свою дочь.
Так он говорил и говорил без умолку, пока девушка, глубоко вздохнув, не перевернулась на спину. Батько заулыбался и легонько хлестнул ее по щекам и глазам. Радмила ответила ему виноватой улыбкой, а глаза блеснули чистой синевой, словно и не было за ее плечами бессонной ночи и жестокой борьбы с самой богиней смерти Мораной.
– Ну, вот и славно, вот и хорошо, – закряхтев, прогудел воевода. – Так-то оно куда лучше, когда глаза твои сияют, что вешнее солнце.
Юная колдунья протянула бледную тонкую руку, и батько, бережно приняв ее в свою огромную ладонь, тихонько потянул на себя, помогая ей оторваться от земли и сесть. По волосам и лицу ее стекали капли росы, и кое-где пестрели желтые и синие точки прилипших лепестков цветов.
– Батько, – наконец прошептала Радмила, продолжая улыбаться, – со мной ночью Морана говорила… и показывала все.