Меч судьбы

Скороходова Татьяна Николаевна

Туман стелился над водой. Плеснула рыба. Поднимался рассвет, мутный от мглы, от воды шел пар. Север сел рядом, склонив голову и вглядываясь внимательными желтыми глазами в глаза колдуна, будто понимая, какие мысли бродят в голове Вейра. Он потрепал волка по шее, Север прищурился от удовольствия и рванул к воде, забросав его комьями земли. От реки послышался смех, плеск воды и поминания ёжиков. Вейр невольно улыбнулся и встал. Пора в дорогу. Столица ждала, но встреча не обещала фанфар и ковров под ноги. Он это знал. И был готов.

Но, сначала... он тоже не прочь окунуться.

Глава 7

В

которой герои расхлебывают последствия добрых дел

Поспав всего пару часов, я чувствовала себя так, будто всю ночь полола огород, колола дрова и летала на помеле. Челюсть уже почти не болела, если, конечно, не грызть сухари, которыми добросердечная Лида умудрилась забить половину сумки, но теперь ныли кисти рук и костяшки пальцев. Как это мужики бодренько лупцуют друг друга по мордасам, и руки у них не болят? Не говоря уже о других частях тела...

Я выползла на крыльцо словно муха, которая проснулась зимой, потянулась и зевнула, рискуя вывихнуть многострадальную челюсть. Вчера мы быстро перекусили, чем кузнец послал, а послал он мёд, лепешки и сыр, и я без задних ног завалилась спать, проснувшись только от особенно мощного всхрапа у самого уха. С трудом спихнув с себя волчью тушу, которая перепутала меня с половичком, я выбралась во двор по неотложным утренним делам. Север даже ухом не повел. От храпа позвякивали инструменты кузнеца и колыхалась паутинка на бревенчатом потолке. Тоже мне, охрана, называется. Солдат спит, служба идет.

Колдун уже возился рядом со своей кобылкой, копошась в пристяжных сумках. Отложной воротник рубахи сверкал на утреннем солнце первозданной белизной. Можно было подумать, что он всю ночь стирал и сушил бельишко, пока я летала на помеле. Вороная благополучно переночевала в конюшне кузнеца, стоявшей поодаль, и ни ухом, ни мордой не предполагала, что сегодня ночью могла остаться без хозяина, но глаза у кобылки были всё же диковатые. Волки и концерты нежити по ночам даже лошадиное здоровье подорвать могут. С таким хозяином я бы прописала вороной усиленное лечебное питание. Заслужила. Я ухмыльнулась. Его длинноногое высочество вчера соизволили совершить омовение. Правда, выбрал он место выше по течению, будто брезгуя водой, оскверненной мною. Ну, и ёж с ним.

Вейр одарил меня уже привычным теплым и любящим взглядом. Ну, вот чего я плохого успела сделать, едва проснувшись? Наверное, мне надо было тихо-мирно помереть, последней волей передав всю силушку безутешному колдуну, рыдающему у моего смертного ложа.

Я подошла к Вейру, чистящему кобылу щеткой, и проворчала:

– Слушай, колдун. Силу ведь можно передать, когда при смерти. И у вас, и у нас это, в общем, дело привычное...
– я выжидательно уставилась на обтянутую черной кожей спину и хвост пепельных волос, перевязанный черной лентой. Спина угрюмо молчала.

– Чего молчишь? Я с тобой разговариваю, Вейр Нелюдимыч!

Он опустил руку со щеткой и одарил меня взглядом:

– Мысль, конечно, оригинальная. Особенно в части "при смерти". Надеюсь, ты себя имеешь ввиду? А ты подумала, какого-такого... ёжика мне нужна твоя сила? Уже есть, покорнейше благодарю, - передразнил он меня и продолжил измываться над лошадью. Кобыле нравилось.

–

И чего орать? Нет, так нет. Подумаешь, - я опять зевнула и побрела дальше по своим девичьим делам, до которых ни колдунам, ни кузнецам не должно быть никакого мужского дела. По крайней мере, в зоне видимости. Кузнецу вчера не до горшков было, а я скромно не стала упоминать о такой мелочи. Так, сонно рассуждая про себя о насущных мелочах, я побрела по узкой тропинке и набрела на в недобрый час помянутого кузнеца. Богдан скалой стал на дороге, пряча руки за спиной и потупив в землю синие глаза, как мальчишка при встрече с предметом своего обожания.

– Зоря, прими дар, - он помялся и протянул нечто длинное, тонкое, завернутое в холстину.

Я молча взяла сверток, развернула и вытащила из простых кожаных ножен, обшитых ажурной сетью серебра, удивительный клинок. Синий блеск неизвестного металла полыхнул в утренних лучах отсветом молний. Тонкий длинный кинжал искусной работы, на рукояти, сделанной из оленьего рога, знакомый рисунок. Я подняла глаза:

– Спасибо. Надеюсь, он мне не пригодится.

– Вам поклон низкий, - ещё более смутился кузнец.
– Вейру я свой арбалет отдал, три года работу делал, а это - тебе. Я смотрю, у тебя и ножичка даже нет.

Я хмыкнула. Ножичек был. Только держала я его в сумке. Я, конечно, могу расправиться с хохлаткой, предназначенной в суп, но вот размахивать тесаком перед носом врага - это уметь надо. Мне проще держать руки свободными, да и нужды втыкать кусок металла в собеседника до сих пор не было. Если, конечно, не считать сегодняшнюю ночь, но ночью у меня были кольца, а этот нож... Я вгляделась в узор.

– Ты всё продумал, кузнец... Ты хоть понимаешь, что это - смерть?

Богдан просиял:

– А то, как же! Для того и создан. В хорошие руки отдаю, добрые. Вредить не станешь, дева, знаю, - он любовно провел пальцем по рукояти.

– Ну да, пока не отберет кто-то ещё более добрый и хороший, - буркнула я, засунув клинок в ножны и заворачивая холст.
– Что за металл?

– Звезда упала, аккурат на Стояние, я и подобрал.

– Что ж ты не д...
– я осеклась и выругала сама себя последними словами. Не дал, потому что не знал, чем бы закончилось изгнание Алоизия из тела сына. Какой бы выбор сделал Вейр в случае неудачи, я догадывалась. Не запястья, и не железом. Нож не оставлял шанса любой нежити. Не знаю, стоит ли этого ножа опасаться Жрице, но её слугам лучше было держаться подальше. Самое подходящее оружие для богинок, добилни, скомор и прочей нежити.

– Благодарю, Богдан. Злым делом не оскверню, - я, поднявшись на цыпочки, чуть ли не в прыжке чмокнула его в щёку и потопала к неприметному строению на задворках. Подарки - подарками, а утренние хотелки отменить, к моему глубокому сожалению, было нельзя.

***

Вейр восседал на кобыле, и, подняв бровь, наблюдал за моими бесплодными попытками уговорить Севера принять лошадиный облик.

– Север, поросенок, ну будь хорошим мальчиком! Конь! Ты - конь!
– как заведенная, повторяла я, чувствуя себя последней идиоткой. Север нагло ухмылялся, и покидать гостеприимный двор, где кормят до отвала, не желал. Тем более, в образе воспитанного благородного коня. От сена и овса он наотрез отказывался.