Меч Тамерлана
Шрифт:
Когда поправляла крышку саркофага, обратила внимание, что каменный меч в руках изваяния изменился. На нем появились точно такие же сколы, как на мече, что Катя поместила внутрь саркофага.
– Покойся с миром, – попрощалась она с ним, как с живым. – Прощай.
Она стремительно вышла из гробницы, завалила вход в нее валунами и замела носком кроссовка примятую пыль, чтобы скрыть собственные следы.
Вернувшись к реке, подхватив кувшины с живой и мертвой водой, она стянула с плеч плащ Данияра и снова оказалась на уступе.
У ее ног, словно обугленная
Что за магия перед ней, она не знала, но чутье подсказывало, чтo нужно делать. Достав из-за пазухи флакончик со всеми бедами мира, оставленный Гореславой, она приоткрыла его и поднесла к губам Берендея:
– Беды мира, принимайте к себе еще одну сестру, имя которой – гибель безвременная.
Она ни на что не надеялась. Но, заметив, как с губ Берендея слетела черная змейка и заползла в склянку, быстро ее захлопнула. С Берендея чешуей спадала угольно-черная копоть, словно корка, а лицо приобретало привычный цвет, волосы снова стали золотисто-рыжими. Открыв глаза, парень настороженно огляделся – на небо, на ущелье, посмотрел на Катю:
– Я все пропустил, да? – Он порывисто сел, брезгливо стряхивая с ладоней остатки черной пыли.
– Я надеюсь, ты мне поможешь спасти остальных, – Катя перевела взгляд на Ярославу.
Та лежала неподалеку, все еще без чувств. Ее голову поддерживала Ильяса, беспомощно озиралась по сторонам и плакала. Губы шептали молитвы, но даже они не действовали против следов морока. Катя поторопилась к ним. Одежда на Ярославе почти истлела. Кожа девушки почернела и взбугрилась, будто от страшных ожогов. Плоть, серая, неживая, отмирала и, обращаясь в прах, медленно исчезала. На кончиках волос темнели почерневшие язычки.
– Ярушка! – тихо позвал Берендей и сел рядом с ней. Дотронулся до плеча, погладил тлеющие волосы – прядь осыпалась в его руках, оставив на кончиках пальцев угольно-черные пятна. Он простонал: – Ну как же так, я же всё на себя взял…
Шумно шмыгнул носом и спрятал лицо, вытерев скатившиеся по щекам слезы плечом.
«Ярушка – смертная», – повторяла себе Катя, надеясь, что сможет помочь подруге.
Затаив дыхание, плеснула мертвой воды на почерневшие раны, омыла лицо и лоб Ярушки. Прошептала:
– Мертвое оберни.
Тление прекратилось. Короткий, словно последний, вздох. Ярослава замерла. Ресницы дрогнули.
Катя зачерпнула воды из другого кувшина, поднесла к губам Ярушки:
– Живое возверни.
«„Возверни“, – так сказала бы Могиня», – подумала Катя и улыбнулась.
Она застыла в ожидании, но ничего не происходило. Ильяса дотронулась до шеи девушки, пытаясь нащупать пульс. Не найдя, посмотрела на Катю и покачала головой.
– Она мертва.
Берендей, взяв руку Ярославы, обхватил ее своими ладонями. Склонив голову над телом любимой, тихо запел:
– Словно ветер голос мой, он отправится с тобой, унесет за россыпь гор, стану я живым с тех пор.
Его голос, высокий и сильный, переливался в утренних лучах, искрился и будто становился живым:
Катя смотрела на посох во все глаза: теперь он говорил на незнакомом ей языке, слова слетали с губ золотыми нитями, укладывались узором на лоб и губы Ярославы, на шею и грудь. Когда Берендей замолчал, Ярушка оказалась покрыта этим золотым узором, словно коконом.
Юноша перевел взгляд на Катю:
– Твое слово, Доля… Отпустишь ли дух своего посоха в мирскую жизнь?
Катя уже давно поняла, что Берендей отдает Ярославе свое бессмертие, как когда-то сама Ярушка отдала Кате всю свою удачу, лишь бы спасти.
– Да будет так!
Золотые нити, опутавшие Ярославу, медленно легли на кожу девушки. На Ярушкиных щеках загорелся румянец. Мгновение, и в глазах подруги снова появилась жизнь.
Девушка села, оправила платье.
– Мне приснилось, будто я к бабушке Могине пришла, а та сперва обрадовалась, а потом прогнала меня, да еще и метлой огрела по хребтине, – пожаловалась она и пошевелила руками, проверяя, цел ли позвоночник, повертела шеей. – Ой, косы все-таки нет, то не приснилось. Вот незадача!
Она посмотрела на Катю. Та крепко обняла ее, заплакала, чувствуя под ладонями теплое, живое тело подруги.
– Как хорошо, – прошептала.
– А меня обнимешь? – Берендей улыбался, исподлобья наблюдая за девушками.
Ярослава привлекла его к себе, засмеялась звонко:
– Хорошо, когда ты бессмертный. Хоть я успела все равно испугаться малехо, как ты в каменного истукана обернулся…
Катя и Берендей переглянулись. Юноша качнул головой, прошептал беззвучно: «Потом». Катя кивнула, оторвала рукав своей рубашки, намочила его живой водой и передала Ильясу и Антону, чтобы они омыли свои раны.
Девушка перевела взгляд на Данияра. Она боялась к нему подойти. Медлила.
Он по-прежнему лежал, прислонившись спиной к скале, засыпанный мелкими камнями и пылью, обрушившейся на него при падении. «Ты должен жить, ты первородный маг, порождение Хаоса».
Но чем ближе она к нему подходила, тем сильнее разгорался страх: он мертв, и она не сможет его оживить. Она встала над его телом – он так и застыл, как она его оставила. Голова неловко повернута, руки бессильно раскрыты. Под головой – ее куртка.
Присев рядом, она снова достала склянку Гореславы, раскрыла ее, прошептав заветные слова, – с губ Данияра ничего не слетело. Тогда Катя умыла его мертвой водой. Поднесла к губам кувшин с живой – несколько капель коснулись его губ, стекли по подбородку.
Данияр не пошевелился. Не помня себя от тревоги, Катя опустила руки на его грудь, позвала:
– Данияр, ты мне нужен… Я не смогу без тебя, Поводырь, слышишь?! Ты обещал, что не оставишь меня, что будешь со мной до конца…
Слезы выскальзывали из-под ресниц, скатывались горячими дорожками к подбородку и капали на одежду. Поводырь не подавал признаков жизни. Отчаявшись, Катя упала на грудь Данияра и заплакала в голос.