Меч Тамерлана
Шрифт:
Глава 5
Липень (июль) 1382 года от Рождества Христова. Самарканд, столица Темира Аксака, верховного эмира Турана.
Тохтамыш нервно облизнул губы, глубоко поклонившись Суюргатмыш-хану, восседающему на троне из красного дерева искуснейшей резьбы. Хан-марионетка, выступающий лишь на церемониях, все же неплохо отыграл свою роль — с благородной чванливостью ответив на поклон условно равного ему чингизида. После чего хан Золотой Орды еще глубже склонился перед реальным правителей Мавераннахра — Тимуром «Хромым», великим эмиром Турана…
Тюрк-барлас,
А вот Тимура-Аксака, Тимура-Хромца признали великим эмиром на общем курултае знати Мавераннахра, и ныне его власть незыблема, словно гранитная скала.
Малое оправдание тому унижению, что испытывает теперь прямой потомок Чингисхана перед каким-то тюрком! Правда, это унижение не идет ни в какое сравнение с тем, что испытал Тохтамыш прошедшей зимой в Булгаре…
— Рад видеть своего друга и наставника в добром здравии! Да благословит Всевышний его род и дарует долголетие милостивому эмиру… Заменившему мне отца в час скорби и нужды.
Нестарый еще эмир, в черной как смоль бороде которого закралось лишь несколько седых волосков, тонко улыбнулся, легонько кивнув на приветствие Тохтамыша. Впрочем, неплохо изучивший союзника хан прочитал явственную насмешку в его улыбке — а затем и услышал ее в словах «Хромца»:
— Неужто славному хану Золотой орды вновь потребовалась помощь отца? Неужто для сына славного Туй-Ходжи вновь настал час скорби и нужды?
Тохтамыш вновь глубоко поклонился, стремясь как можно скорее скрыть гневный оскал, невольно исказивший его лицо… Как же сложно сдержать себя при виде глумливых улыбок шахов и беков Турана, собравшихся сегодня в тронном, церемониальном зале! Впрочем, гордость хана уязвляют даже царственная, и вместе с тем изысканная красота дворца эмира — красота искусных золотых украшений, инкрустированных самоцветами, красота редких цветов, привезенных из далекой Индии и Китая, красота мрамора колонн и тонкость их работы… В самые лучшие дни Тохтамыш не мог позволить себе такого дворца. А если честно — он даже мечтать не мог о подобной роскоши!
Зато безродный барлас вдруг проявил неожиданно тонкий вкус и понимание прекрасного, что всегда было загадкой для хана. Как в душе Тимура сочетается жестокость беспощадного мясника — и вместе с тем тяга к прекрасному, к созиданию и развитию своих городов, тяга к знаниям и поощрение этой тяги среди своих подданных? Сколько медресе уже построено в Самарканде, свыше десятка? А сколько медресе уцелело в Булгаре, Сарае?! Ни одного… Да и роскошные ханские хоромы Сарая-Берке были разграблены и сожжены вятскими ушкуйниками во время Замятни.
Причем ведь сам Тохтамыш никогда не испытывал особой тяги к прекрасному — и вполне мог довольствоваться убранством ханского шатра, даже не помышляя о строительстве дворцов.
Но вот поди же ты — красота резиденции Тимура вновь и вновь ранит сердце хана Золотой Орды…
— Мудрость великого эмира возможно сравнить лишь с его храбростью на поле боя! Действительно, я вынужден
— Ты хотел сказать — вновь захватить Сарай?
Еще одна тонка, мимолетная улыбка лишь легонько искривила губы эмира, проявившего недюжинную осведомленность. Но в этот раз ему не удалось смутить хана:
— Верно, ушкуйники уже брали Сарай-Берке. Ведь город не окружен стенами, а нападения случались в годы Замятни — так что подлым разбойникам-урусам удалось не раз захватить и разграбить нашу столицу. Но они еще не брали мою столицу! Тем более, зимой в Булгаре я сумел заманить ушкуйников в засаду и разгромить их главные силы… Так что опасность они представляют не сами по себе — а как летучий отряд Ак-Хози. Ибо способны напасть на Сарай в те дни, когда сам я выступлю навстречу мятежному царевичу…
Эмир отпил немного крепкого зеленого чая из малой пиалы, удовлетворенно сощурив глаза — и лишь после недолгой паузы ответил:
— Ты хочешь сказать, мой дорогой сын, что после разгрома в Булгаре у тебя не хватит нукеров, чтобы выступить навстречу непокоренным — и одновременно с тем оставить гарнизон в столице?
Тимур выделил интонаций «сына», легко усмехнувшись над попытками Тохтамыша назвать эмира отцом. Однако беи верно поняли своего господина, и ехидно заулыбались лишь после «разгрома»… Хану осталось только молча склонить голову:
— Да, великий эмир. Ударив зимой и сговорившись с булгарами, урусы смогли нанести мне тяжелое поражение — а потому силы мои истощены.
Однако сделав короткую паузу, Тохтмыша поднял голову и продолжил с куда большим жаром — неотрывно смотря прямо в глаза Тимура:
— О, великий эмир, отец! Ты уже не раз давал мне свои рати, чтобы сокрушить Урус-хана и взять власть в Ак-Орде — а затем и в Кок-Орде. Так помоги же мне еще раз — в последний раз! Помоги мне удержать свою землю — и покарать всех изменников, посмевших восстать против потомков великого Чингисхана!
Видя, что «Хромец» молчит, не купившись на жаркую мольбу, хан Золотой Орды вкрадчиво продолжил:
— Подумай, вот еще о чем, великий эмир. Если мятежники одолеют меня в грядущей войне, то и урусы смогут дойти до устья Итилю, выйдут в Ак-Дениз. И тогда, рано или поздно их корабли спустятся на полудень и доберутся до земель Турана… Кто тогда остановит стремительные разбойные набеги с моря?
Последние слова Тохтамыша заставили беев немного напрячься, улыбки слетели с их лиц — однако эмир остался совершенно невозмутим. Более того — судя по широкой улыбке, искривившей его губы, домыслы хана его действительно рассмешили: