Меч Заратустры
Шрифт:
Через сутки Василий был доставлен в гостиницу «Украина» и брошен к ногам Князя Света Льва, который хотел его видеть.
С этой минуты бывший фюрер перестал выполнять обязанности великого инквизитора.
Заняв его место, Торквемада внес дополнительное разнообразие в номенклатуру казней.
– Будет справедливо казнить бывших соратников, которые изменили общему делу, через отсечение головы, – сказал он.
В этот самый день фюрер сбежал из лагеря белых воинов и увел с собой часть своих людей.
А еще через сутки он тоже был доставлен
– Может, тебе не составит труда точно так же притащить ко мне на суд и самого Заратустру? – не без удивления спросил у Торквемады Лев.
Белый трибунал Армагеддона по-прежнему считал Заратустру еретиком № 1, подлежащим розыску, аресту и осуждению в первоочередном порядке.
– Может, и не составит, только зачем он тебе? – ответил Торквемада. – Бывает, что живой враг полезнее, чем мертвый.
Из-за предательства бывшего фюрера аутодафе не проводились целых три дня, и фанатики уже начали роптать, когда перед ними вдруг появился Торквемада и, откинув с головы капюшон, впервые показал всем свое лицо.
Он и правда был похож на испанского инквизитора – невысокий, смуглый и худой, с тонкими усиками подковой и короткой бородкой, с черными волосами и горящими глазами.
Он простер руку над толпой и шум стих мгновенно, будто щелчком выключили звук.
И тогда в полной тишине он заговорил:
– Вы ждете казни. как гиены в степи у места трапезы льва, как стервятники, парящие в небе, как шакалы, падкие до чужой добычи. Вы говорите об очищении от скверны, а сами умножаете скверну. Вы говорите об искоренении ереси – а сами оскверняете себя убийством. Может быть, вы забыли, что убийство – это смертный грех?!
– Нет греха в казни по суду и закону! – тотчас же завопили в толпе.
– Да, в этом нет греха! Но я вижу в ваших глазах другой грех! Вы жаждете чужой смерти! Вы радуетесь чужой смерти! Но сказано в Писании, – голос Торквемады гремел над толпой уже просто оглушительно, – что палач, который лишает преступника жизни без сожаления, будет гореть в аду!
Ничего подобного не было в Писании, но в этой толпе фанатиков и садистов вряд ли хотя бы один из ста в жизни своей открывал Святую книгу.
– Допустите, что хотя бы один из тех, кого вы отправили на костер, был невиновен. Что если не обнаженная душа его говорила под пыткой правду, а невыносимая боль изрыгала из уст его ложь? Убийство – смертный грех, а казнь невиновного – вдвойне.
– Господь узнает своих! – истерически взвился в глубине толпы женский голос.
– Вы точно повторили мысль покойного Симона де Монфора по этому поводу, но вот беда – знающие люди говорят, что достопочтенный мессир Симон тоже горит в аду.
Доблестный рыцарь Симон де Монфор прославился в эпоху Альбигойских войн на юге Франции, в XIII веке, и особенно тем, что при взятии одного вражеского города на вопрос подчиненных: «Как нам отличить еретиков от добрых католиков?» – ответил без тени сомнения: «Убивайте всех. Господь
А Торквемада, между тем, продолжал:
– Вы истребляете еретиков, а на смену им во множестве приходят новые. И так будет всегда, пока отец ереси ходит по земле. Я говорю не о дьяволе, которому сейчас, в преддверии Армагеддона, некогда охотиться за людскими душами. Я говорю о самом верном его слуге, который смертен, как и все люди, но во сто крат опаснее всех других людей. Сколько дней прошло с тех пор, как названо его имя? Сколько крови пролито с тех пор, сколько пепла развеяно по ветру – а он все еще не предстал перед судом. И я спрашиваю вас – неужели такое воинство не в силах найти и привести на суд одного человека? Или вы уже забыли его имя?! Так я вам напомню. Его зовут Заратустра!
Это подействовало, и через три часа после того, как Торквемада кончил речь, в пыточной тюрьме Белого трибунала нашлось уже семь человек, каждый из которых под пыткой признался, что он и есть Заратустра.
Среди них была даже одна женщина, и заинтригованный Торквемада отправился на нее посмотреть.
Оказалось, что ее просто допрашивали полные дебилы, которые по внешним признакам решили, что имя Заратустра – женского рода. И пытались оправдаться перед великим инквизитором, краснея и бормоча:
– Но ведь оно кончается на «а»!
– Слово «тупица» тоже кончается на «а», но я далек от мысли переодевать вас в женские платья. Хотя возможно, это пошло бы на пользу. А еще на «а» кончается мое имя и чтобы вы хорошенько это запомнили, я прикажу выжечь это имя у вас на лбу. По одной буковке.
Нагая девушка, подвешенная на крюке на вывернутых руках, агонизировала. Она слишком долго не хотела признавать себя Заратустрой, а палачи зациклились на идее выбить это признание именно у нее.
– Значит, ты и есть Заратустра? – раздраженно спросил ее Торквемада.
Девушка уже не могла говорить и только едва заметно кивнула.
– Врать нехорошо, – сказал тогда великий инквизитор и, коротко полоснув по горлу кинжалом, прекратил ее мучения.
Но перед этим он шепнул ей на ухо что-то такое, от чего глаза ее расширились, а губы зашевелились, словно она силилась произнести нечто убийственно важное. Или, скорее, крикнуть, чтобы услышали все.
Но на крик не осталось уже ни сил, ни времени.
Через мгновение глаза закатились и девушка обвисла на крюке, а великий инквизитор чуть заметно улыбнулся уголками губ.
В этот день Белому воинству Армагеддона вместо аутодафе пришлось довольствоваться зрелищем наказания нерадивых палачей. Свое длинное имя Торквемада все-таки решил у них на лбу не выжигать и ограничился гораздо более коротким словом «тупица», которым и заклеймили каждого из этих идиотов, выжигая буквы раскаленной проволокой по одному штриху.
Их истошные вопли доносились с улицы в зал, где Лев и Торквемада беседовали с понтификом Иоанном Петропавлом Тридцать Вторым о крестовом походе.