Мечи Пурпурного Царства
Шрифт:
Тем временем граф Муром предстал перед царем. Черты его застыли маской формальной почтительности. Царь заметил это выражение и ощутил болезненный укол в сердце. Он привык к церемонности и холодности, сохраняющейся между ним и большинством подданных и союзников, за исключением, пожалуй, пикта Брула и посла Ка-ну, но для графа Мурома эта преднамеренная, искусственная официальность была необычна, хотя Куллу была известна ее причина.
— Твоя дочь приходила сюда, граф, — сказал Кулл прямо.
— Да, Ваше Величество, — тон Мурома был бесстрастным и исполненным уважения.
— Ты, вероятно, знаешь,
Граф коротко кивнул головой:
— Если Ваше Величество желает, ему достаточно сказать только слово, — лицо графа окаменело.
Кулл, уязвленный, вскочил с трона, пронесся через все помещение к окну и снова уставился на свою сонную столицу, потом, не оборачиваясь, сказал:
— Даже за половину своего царства я не стал бы влезать в твои семейные дела или заставлять принимать неприятные для тебя решения.
Граф тут же оказался рядом с ним. Вся его официальность испарилась неведомо куда, а сияющие глаза казались красноречивее любых слов.
— Прости, Кулл, я был несправедлив к тебе в своих мыслях. Я должен был знать...
Он сделал движение, чтобы встать на колени, но царь удержал его. Кулл улыбнулся:
— Будь покоен, граф, твои семейные проблемы касаются тебя одного. Я не хочу мешать и не могу помочь. Напротив, я сам хочу просить тебя о помощи. — Зреет заговор. Это просто носится в воздухе. Я чую опасность, как в далекой юности чувствовал близость тигра в лесной чаще или змеи — в высокой траве.
— Мои шпионы прочешут весь город, мой царь, — глаза графа загорелись. — Народ ропщет при любом правителе и никогда не бывает доволен тем, что имеет. Но недавно я побывал в посольстве у Ка-ну и он просил предупредить тебя о влиянии извне и иностранных деньгах, появившихся в городе в большом количестве. Ничего определенного ему не известно, но его пиктам удалось выудить кое-какую информацию у подвыпившего слуги верулианского посла, — смутные намеки на некий переворот, затеваемый его хозяевами.
— Верулианское вероломство давно стало притчей во языцех, — хмуро буркнул Кулл. — Но Джен Дала, посол Верулии, слывет человеком чести.
— Фигура посла — всегда лишь парадный фасад, и чем меньше он знает о планах власть предержащих его страны, тем лучшим прикрытием для их грязных делишек является.
— Чего же добивается Верулия? — спросил Кулл.
— Гомла, дальний родственник царя Борна, укрылся в Верулии, когда ты сверг старую династию. После твоей смерти Валузия тут же распадется на части, армия будет дезорганизована, союзники — за исключением, может быть, пиктов — поспешат предать, наемники, которых ты один способен держать в узде, немедля повернут против Валузии и она станет легкой добычей для любой державы, достаточно сильной, чтобы выступить против нее. Тогда Гомла приведет врагов и верулианская марионетка утвердится на престоле Валузии.
— Понятно, — проворчал Кулл. — От меня куда больше пользы в битве, чем на совете... Итак, во—первых нужно ее устранить, верно?
— Да, мой царь.
— Ничего, в конце концов мы выкорчуем эти ростки державных амбиций, — царь улыбался, пальцы его поглаживали рукоять огромного меча, с которым он никогда не расставался.
— Ту, верховный канцлер, и Дондал, его племянник, — к царю! — провозгласил раб и в зал вошли двое мужчин.
Главный
— Всего лишь одно небольшое государственное дело, Ваше Величество, — сказал Ту, — ваша резолюция на проекте создания нового порта на западном побережье. Вот здесь нужна ваша подпись.
Кулл подписал бумагу. Ту вытащил из-за пазухи перстень-печатку, что висел у него на шее на тонкой цепочке (царскую печать) и скрепил ею документ. Не было в мире другого кольца, подобного этому, и Ту, не снимая, носил его на шее и в часы сна, и бодрствуя. И кроме тех, кто находился в эту минуту в царском чертоге, не нашлось бы и четырех человек на всем белом свете, ведающих, где хранится печать.
II. Таинственное нападение
Безмятежный день почти незаметно перетек в безмятежную тихую ночь. Луна еще не вскарабкалась на вершину небосклона и маленькие серебряные звезды мерцали еле-еле, будто их свет с трудом пробивался сквозь плотную пелену зноя, поднимающегося от земли. По пустынной улице глухо застучали копыта одинокой лошади. Если за дорогой и наблюдали глаза из черных провалов окон, то внешне ничто не выдавало того, что Далгар из Фарсуна, едущий через ночь и тишину, был кем-то замечен.
Юный фарсунец был в полном боевом облачении: гибкое тело атлета прикрывала кольчуга с металлическим нагрудником, голову венчал островерхий шлем-морион, с пояса свешивался длинный узкий меч, рукоять которого была отделана драгоценными каменьями. Поверх одетой сталью груди колыхался несколько легкомысленный шарф с изображением алой розы, что, впрочем, никак не умаляло мужественности статного юного воина.
Он ехал, держа в руке помятый лист бумаги и вглядываясь в написанные на нем по-валузийски строки: “Возлюбленный мой, встречаемся в полночь в Проклятых садах, что за городской стеной. Мы упорхнем вместе”.
Как драматично. Далгар слегка улыбнулся, дочитав записку. Что ж, некоторая мелодраматичность вполне простительна юной влюбленной девушке. Послание тронуло его. К восходу солнца он и его будущая невеста пересекут границу с Верулией, и пусть тогда бушует граф Муром бора-Баллин, пусть хоть вся валузийская армия идет по их следу, — они уже будут в безопасности. Он чувствовал себя возвышенно и романтично, душу так и распирало от неутолимой жажды героического, столь свойственной молодости. До полуночи оставалось еще более часа, но он все подгонял коня железными шпорами и озирался по сторонам, ища возможности сократить путь по узким темным проулкам.