Мечта цвета фламинго
Шрифт:
– Во-о-от! – потрясла пальцем перед ее носом Лялька. – А Иннокентьевича своего любишь? Только честно!
Нина помертвела. Она не знала, что ответить. Она закрыла глаза и была близка к обмороку, а дочь не унималась:
– А я люблю! И мне не нужны никакие Павлики Тарасовы! Я не собираюсь, как ты, с его папочкой… без любви только потому, что Михаил Иннокентьевич богатый и красивый!
Нина, с трудом взяв себя в руки, безразличным тоном спросила:
– Зачем же ты меня так рьяно на первое свидание с ним собирала? Трусы свои от сердца отрывала?
– Так я же думала, что ты влюбилась! А сейчас вижу, любви у тебя – ни в одном глазу!
– И как же ты это видишь?
– А я на себя в зеркало смотрю и с тобой сравниваю! И вообще, если хочешь знать, мы уже и заявление подали!
– Как? – Нина в изнеможении опустилась на диван. – Этого еще не хватало! – Она еще много чего хотела сказать дочери, но из горла почему-то вырывался какой-то куриный клекот.
Дочь смотрела на нее взглядом, полным снисхождения и сострадания, и Нине опять казалось, что Лялька – это ее умудренная жизнью мать, а она – глупая, непутевая, ни на что не годная дочка. Неизвестно, как долго еще Лялька разглядывала бы Нину, если бы ее не оторвал от этого многообещающего занятия телефонный звонок.
Дочь метнулась к аппарату,
– Знаешь что, давай-ка приезжай к нам! Я матери во всем призналась, и она уже минут десять сидит в полном столбняке. Пора выводить! Захвати там… сам знаешь что…
Все те сорок минут, которые понадобились Лялькиному молодому человеку для того, чтобы добраться до жилища Муромцевых, Нина так и просидела на диване в режиме ожидания с глазами, горящими, как индикаторные лампы рентгеновского микроанализатора. Лялька ее не трогала, поскольку срочно красила глаза, взбивала кудри и прикидывала на тело одну тряпку за другой. Когда прозвучала трель дверного звонка, Нину пробила такая дрожь, будто это не к Ляльке, а к ней пришел жених, которого она еще никогда в жизни не видела и с которым ей сейчас же, немедленно, предстоит идти к венцу. У нее мгновенно пересохло во рту и одеревенели конечности. Когда в комнату вошел молодой человек, в дополнение ко всему Нине совершенно отказала членораздельная речь. Она не смогла даже приличным образом поздороваться, потому что перед ней стоял сам Давид Голощекин, и не убеленный сединами престарелый джазмен, а украшенный вьющимися смоляными кудрями молодой и статный сын Галины Андреевны и ее всеми уважаемого мужа Льва Егорыча.
– Вы меня не помните, Нина Николаевна? – тем самым приятным голосом спросил Давид.
– Помню… – прошептала Нина.
– Видишь, что с ней сделалось, как только я ей сказала о нашей свадьбе! – заметила молодому человеку Лялька.
– Что вы, Нина Николаевна, в самом деле, сидите с таким видом, будто у вас несчастье какое! – разулыбался Давид, которому, наверно, показалось, что он удачно пошутил. – У нас все хорошо, у нас – свадьба!
– Этой свадьбе не бывать! – вышла из ступора Нина и мрачно добавила: – Только через мой труп! – встала с дивана, с каменным лицом вышла из комнаты и заперлась в ванной.
– Ну мать – ты ваще-е-е! – крикнула ей вслед Лялька.
Дальнейших ее воплей Нина не слышала, потому что включила на полную катушку воду и в дополнение к этому заткнула пальцами уши. Когда она наконец решилась освободить уши и закрутить кран, в квартире стояла гробовая тишина. Она осторожно вышла из ванной. Ни Ляльки, ни Давида нигде видно не было. На кухонном столе в прозрачной пластиковой коробке белел взбитыми сливками огромный торт, зеленела запотевшая бутылка шампанского и, небрежно свесив головки, лежал букет кремовых роз с длинными стройными стеблями. Нина подошла к столу, дотронулась пальцем до этой стройности и вскрикнула. На пальце появилась алая капелька крови. Нина смотрела, как она увеличивается в размерах, и вместе с размерами этой капли росла в ее груди щемящая боль. Она всхлипнула и разразилась плачем. Она опустилась на пол возле стола с яствами и розами и рыдала в голос до тех пор, пока не заболели челюсти и нос не заложило до такой степени, что было уже не вздохнуть, не охнуть. Она, держась за стены, с трудом добралась до ванной и сунула голову под кран, забыв на нервной почве про отключенную горячую воду. Эта ее забывчивость в данном случае оказалась на руку, потому что холодная вода разом ее отрезвила, и она получила способность хоть как-то соображать. Нина вытерла голову, так спутав волосы, что пришлось замотать их в безобразный ком и сколоть старорежимными шпильками, оставшимися еще от мамы. Пройдя в комнату, она бросилась ничком на диван и принялась размышлять над создавшейся ситуацией. Конечно, не так она должна была встретить известие о Лялькиной свадьбе. Конечно, они должны были выпить шампанского и закусить тортом со взбитыми сливками. Но это было бы возможно, если бы на месте Давида был любой другой молодой человек. В лапы Голощекиным Нина дочь не отдаст! Пусть и не надеются! Но как объяснить Ляльке свое неприятие Давида, она тоже не знает. Не рассказывать же ей про его потрясную мамочку и про то, куда падает яблоко от яблони… Она все равно не поверит, раз влюблена. Нина вздохнула протяжно и прерывисто, как, бывало, вздыхала малолетняя Лялька, наплакавшись всласть. Как это она ей сегодня сказала: «Ты не знаешь, как любят?» Так, что ли? Как это она не знает! Глупости какие! Что она, хуже всех? А уж Ляльку она любит так, что… Впрочем, это из другой оперы. А в самом деле, была ли в ее жизни любовь? Может, и правда не было… Может, она, Нина, какая-нибудь ущербная… Может, ей не дано… Вот, например, в школе, в десятом классе, как раз тогда, когда они сидели со Светкой за одной партой, все девчонки были влюблены в своих одноклассников, а она почему-то ни в кого, если не считать легкого флирта на выпускном вечере с Ляховым. Она, конечно, и в юности читала романы про любовь, мечтала о ком-нибудь, вроде мистера Рочестера из «Джен Эйр» Шарлотты Бронте, но не слишком замечала устремленных на нее глаз ровесников. На вечере встречи по поводу двадцатилетия окончания школы ее пригласил на танец Женя Иваницкий, блестящий морской офицер, капитан первого ранга, и сказал, что влюблен был в нее в старших классах до безумия. Изумленная Нина спросила его, почему же он не дал ей об этом знать. Иваницкий, усмехнувшись, ответил, что она казалась ему слишком недоступной. Потом он еще говорил, что помнил о ней всегда, что даже дочку свою назвал Ниночкой, что так они и живут в его сердце две самые любимые Ниночки. Нина смотрела на красавца Иваницкого и не могла понять, почему не обращала на него внимания в школе. Она чувствовала, танцуя с ним третий танец подряд, что стоит ей только дать ему самый малюсенький намек, как она тут же получит в полное владение всего морского офицера, в парадной форме и с кортиком на боку. Но в ее жизни уже был печальный опыт возврата в прошлое. Вон он, Димка Ляховой, танцует с Наташей Евдокимовой и даже не смотрит в ее сторону, будто между ними ничего и не было. Нет, повторять пройденное она не станет… Ей очень не хочется присутствовать при том, как будет таять любовь к ней морского офицера, подобно уплывающему кораблю или печально известной стопке голубого кафеля. Нина заставила себя не смотреть больше
В Политехническом институте, где училась Нина, специальность «металловедение и термическая обработка металлов» считалась женской, и потому девушек в их группе было больше, чем парней; зато кузнецы, механики, электрики и прочие – почти сплошь молодые люди. Было где разгуляться девушкам. Но Нина и там почему-то не разгуливалась. Все праздники она вместе со всеми отмечала в общежитии. После каждой вечеринки таяло число девственниц, и уже обращенные опытные женщины активно вербовали в свой строй новых рядовых. В конце концов оставаться «еще не», когда все остальные «уже давно», Нине стало неприлично, и она пала жертвой собственного старосты Георгия Муромцева, которого тогда все почему-то звали Герой. Честно говоря, она не собиралась в тот вечер предпринимать ничего подобного, произошло то, что вернее всего можно назвать несчастным стечением обстоятельств. Они только что сдали трудный зачет по кристаллографии и решили отметить это дело портвейном «777», поскольку у знаменитого на весь Политех преподавателя по прозвищу Жмурик сдавать с первого раза удавалось далеко не всем. Собственно, только те, которые сдали, и пошли в комнату, где еще с двумя ребятами с другого факультета жил Гера Муромцев. Накануне Нина из-за этого зачета, который шел в диплом, зубря кристаллографические плоскости, почти не спала ночь. Жмурик мурыжил ее очень долго, намекая на то, что красивым девушкам никогда еще не удавалось сдать его предмет с первого раза. Нина решила во что бы то ни стало его все-таки сдать. И она сдала, но вышла от Жмурика выжатая, как лимон, с тошнотой, головной болью и с ломотой во всем теле. Когда они в Гериной комнате обмывали зачет, портвейн показался ей слишком крепким. Потом она узнала, что староста Гера старательно подливал ей в стакан водки, но тогда, очумелая от кристаллографии, она считала, что просто перезанималась и перенервничала. Каким образом они остались с Герой одни в комнате, Нина не помнила. В какой-то момент она вдруг обнаружила себя без юбки на узкой казенной койке рядом со старостой Муромцевым. Может быть, она так себя и не обнаружила бы, если бы староста, залепив мокрым своим ртом, как пластырем, ее рот, а острым носом – ее нос, не мешал ей дышать. Когда Нина таким образом очнулась, сопротивляться не имело уже смысла: она была слаба и пьяна, а Гера твердо решил довести начатое дело до конца. Обо всем последовавшем за пластыреобразным поцелуем Нина предпочитала никогда больше не вспоминать, но утром «после того», увидев на серой жеваной простыне бурые пятна и не сомневаясь в причине их происхождения, она сделала Гере предложение, потому что считала, что как честная женщина теперь просто обязана выйти за него замуж. Староста Муромцев поначалу даже не мог поверить такому своему сказочному везению. Его планы относительно Нины Степановой не простирались дальше парочки ночей в люлькообразной койке, а вышло так, что благодаря удачному сочетанию портвейна с водкой, он, мальчик из Сызрани, получал питерскую прописку в большой сталинской двухкомнатной квартире почти в самом центре города.
На свадьбе гуляла вся группа, жалкая кучка Нининых родственников и многочисленная родня Геры из Сызрани. На самых почетных местах сидели два парня с другого факультета, благодаря отсутствию которых в решающий момент в комнате общежития молодожены и обрели свое счастье. Один из этих парней, по кличке Гусь, занимал у Нины, ставшей Муромцевой, деньги «до стипендии» все оставшееся до окончания института время, то есть более четырех лет. Долги он никогда ей не возвращал, поскольку считал, что Нина и так ему всем обязана. Староста Гера тоже считал, что Нина всем ему обязана, так как не он, а она сделала ему предложение, а он просто снизошел до ее слезной мольбы. Когда выяснилось, что Нина забеременела аккурат с портвейна «777», Гера вошел в страшный штопор. Он кричал, что совершенно неизвестно, с кем она еще спала после кристаллографии, поскольку зачет тогда сдали целых пятеро парней и всего одна девушка – Нина. Он настоятельно советовал ей сделать аборт, потому что после «ерша» в виде вина с водкой обычно рождаются дебилы. Нина аборт делать не стала, во-первых, потому что здорово боялась, во-вторых, потому что пожилая врачиха очень доходчиво объяснила ей, что после этого у нее может вообще не быть детей, а в-третьих, потому что хотела от своего бестолкового замужества поиметь хоть какую-нибудь радость.
Лялька принесла ей не радость, а огромное счастье. Нина даже готова была полюбить всем сердцем своего старосту Геру, поскольку без его непосредственного участия такая славная девчушка не получилась бы, но Гера от Ляльки самоустранился, продолжая бесстыдно намекать, что ребенок не от него. Нина промучилась с Муромцевым еще несколько лет, а в тот день, когда Лялечке исполнилось четыре годика, она сделала себе подарок – предложила мужу развод. Гера тут же раскрыл рот на жилплощадь, и двухкомнатную «сталинку», конечно, пришлось разменять на комнату в центре и крошечную однокомнатную квартирку в некотором отдалении от него. Муромцев, разумеется, претендовал на квартиру, но Нинин дядя, единственный из близких родственников, оставшийся после смерти матери, быстро навел порядок и собственноручно и собственномашинно перевез и перенес Герины вещи в комнату в коммуналке. Больше о Георгии Муромцеве Нина не слышала и старалась не вспоминать. Лишь однажды, когда Ляльке было уже четырнадцать лет, Георгий, пьяный в дым, заявился к ним с водкой и подарками, вызвал у дочери отвращение вплоть до рвотных спазмов, с чем и ушел, чтобы больше не показываться никогда.
Вспомнив свое неудачное замужество, Нина опять расплакалась. Конечно, ни о какой любви между ними не шло и речи. Лялька во всем права! Она, Нина, не знает, что это такое любовь… С Ляховым и Владиком, несостоявшимся участковым врачом-терапевтом, у нее был лишь голый секс, и больше ничего! А с Тарасовым? Вспомнив Михаила Иннокентьевича, Нина даже подняла голову от подушки, в которую рыдала. А с ним? Что у нее с Тарасовым? Она не знала… Любит ли она его? Любит ли он ее? Или они, слабые, жалкие, безвольные людишки, только поддались железной Светкиной воле? Вот Светка… Вся в любви, замуж собирается… А хочет ли она, Нина, замуж за ее Тарасова? Похоже, что нет… Или все-таки да? До чего же все непонятно! До чего же все муторно! А тут еще Лялька со своими насквозь лживыми Голощекиными… Наплачется она еще за Давидом, как она за Герой! Нет! Пожалуй, на сегодня уже достаточно и ужасающих воспоминаний, и страхов перед будущим! Сейчас она умоется, выпьет их шампанское и заснет, даже не станет ждать Ляльку. Сколько можно, в конце концов! Она тоже человек! Завтра она непременно поедет с Тарасовым на дачу, обязательно отдохнет там по полной программе, а перед отъездом выяснит с ним все о любви… или о нелюбви… В общем, сейчас не стоит об этом думать!