Мечта для нас

Коул Тилли

Я пыталась перевести дыхание, хотела сдвинуться с места и догнать юношу, но ноги словно приросли к полу. Перед глазами до сих пор стояла картинка: сломленный Кромвель за пианино. Только сделав десять глубоких вдохов, я снова обрела способность двигаться.

Подошла к пианино, подняла табурет, поставила на место, села и провела пальцами по клавишам. Они еще хранили тепло его пальцев.

Что-то мокрое коснулось моего пальца – слеза Кромвеля.

Я не стала ее вытирать, вместо этого заиграла мелодию собственного сочинения. Закрыв глаза, я открыла рот и запела, давая выход

охватившей меня огромной радости. Ответная мольба, стихи, положенные на музыку, изливались из моего сердца, из глубины души.

Я пела тихо – эту песню я написала лишь для себя. Сейчас она пришлась как нельзя кстати, потому что смысл идеально вписывался в величие момента. Эта песня помогала мне оставаться сильной.

Вообще-то ее полагалось исполнять под гитару, и все же, сама не знаю почему, я сидела здесь, за этим прекрасным инструментом. Мои натренированные пальцы уверенно перебирали клавиши, но когда песня подошла к концу и я опустила крышку пианино, то знала: моя игра не шла ни в какое сравнение с той музыкой, которую извлекал из инструмента Кромвель Дин.

Я посмотрела на дверь: мне до сих пор мерещился срывающийся голос Кромвеля, его загнанный взгляд. Глубоко вздохнув, я попыталась воскресить свою недавнюю неприязнь к этому парню, которую испытывала с нашей первой встречи.

Тщетно: она исчезла. Не помогали даже воспоминания о его грубом и наглом поведении. Теперь-то я знала: за этими синими глазами, татуировками и темными волосами скрывалась боль. Одно мгновение – и я уже не могла думать о Кромвеле так же, как думала раньше.

По щеке скатилась слеза. Кромвель Дин перенес такую сильную травму, что лишился способности наслаждаться музыкой. От боли он даже заплакал.

Сердце сжалось, потому что я и сама знала, каково это: страдать.

Кто бы мог подумать, что у нас с Кромвелем найдется что-то общее? Но захочет ли он разделить со мной этот секрет?

Я вздохнула.

Вероятно, не захочет.

Глава 8

Кромвель

Я промчался через двор, мимо установленной в центре чугунной статуи какого-то знаменитого выпускника, а холодный ветер хлестал меня по щекам. Мой взгляд метался по сторонам, выхватывая из темноты то кусок газона, то скамейки, освещенные старомодными фонарями.

Я вдохнул сигаретный дым, задержал дыхание, ожидая, что приток никотина меня успокоит, но желаемого эффекта не было. Я побрел куда глаза глядят, но дрожь в руках все не проходила, а сердце колотилось как сумасшедшее, и гребаные слезы все текли и текли из глаз.

Я так крепко сжимал металлические жетоны, что пальцы сначала ныли от боли, а потом онемели, и я вяло подумал, обретут ли они вообще чувствительность. Я шагал и шагал вперед, пока не оказался на берегу озера. Здесь было тихо, никаких признаков жизни, только у причалов на воде покачивались пришвартованные лодки, а на противоположном берегу тускло светились окна бара. Ноги сами понесли меня к концу пристани, потом вдруг разом подкосились, и я упал на колени.

Тихий плеск воды у деревянных свай причала раздражал

мои уши. Перед глазами поплыли бледно-фиолетовые круги, и я ощутил во рту вкус корицы. Я тихо застонал от бессилия, потому что не хотел видеть этот цвет и ощущать этот вкус. Я вообще не хотел ничего чувствовать…

– Сын, – прошептал он. Глаза его сияли. – Как… Как ты смог это сыграть?

Я пожал плечами и убрал руки с клавиш пианино. Отец погладил меня по голове и присел рядом на корточки.

– Тебя кто-то научил?

Я покачал головой.

– Я… – Я тут же прикусил язык.

– Ты – что? – Отец улыбнулся. – Ну же, дружище, обещаю, что не стану сердиться.

Я не хотел злить отца; он долгие месяцы провел в армии и только что вернулся. Мне хотелось, чтобы он мной гордился, а не сердился на меня.

С трудом проглотив ком в горле, я пробежал пальцами по клавишам.

– Просто я могу играть, – прошептал я и, с опаской покосившись на папу, поднял руки. – Пальцы сами знают, что делать. – Я указал на свою голову. – Я просто следую за цветами и вкусами. – Я поочередно указал на свои грудь и живот. – Я делаю так, как чувствую.

Папа часто заморгал, а потом вдруг крепко меня обнял. Когда он отстранился, мне захотелось, чтобы он никогда меня не отпускал. Без папы мне было плохо. Он сказал:

– Сыграй еще раз, Кромвель. Я хочу послушать.

И я сыграл.

В тот день я впервые увидел, как папа плачет.

И я играл еще и еще…

Я ахнул, судорожно втянул в себя сырой воздух и поднялся, ударившись спиной о деревянный столб. Вдали виднелась лодка с одиноким гребцом. Какого черта он притащился сюда ночью? Может, он такой же, как я? Закрывает глаза, а покоя не находит, зато постоянно вспоминает о том, что стало его погибелью. Я смотрел, как по водной глади расходятся круги там, где ее касались весла, и вдруг захотел оказаться на месте этого человека: тогда можно было бы просто грести, двигаться вперед без какой-то определенной цели.

В памяти снова появилось лицо Бонни, и я почувствовал, как впиваются в ладонь металлические жетоны. Я поглядел на свои пальцы и представил, как они перебирают клавиши пианино. Выбитые на руках татуировки – черепа, идентификационный номер, важнее которого в мире ничего не было – вдруг показались мне до крайности забавными.

Надо же было такому случиться, что в аудиторию зашла именно Бонни Фаррадей. В полночь, когда все остальные либо сидели в баре, либо спали в своих постелях, именно она появилась в дверях класса. Та самая девушка, умудрившаяся задеть меня, заставившая чувствовать то, что мне не хотелось чувствовать. Я покачал головой и с силой потер лицо свободной рукой.