Мечта Мира

Хаггард Генри Райдер

Но, спустя немного, он отогнал от себя эти скорбные мысли, встал, совершил омовение, натерся благовонными маслами, расчесал свои темные кудри, опоясался мечом и надел свои золотые доспехи, так как ему вспомнилось, что сегодня тот день, когда чудесная Гаттор, стоя на пилоне 3 храма, будет призывать к себе людей, — и Скиталец решил увидеть ее, а если нужно, то и сразиться с ее стражею. Помолясь Афродите о помощи и содействии, он сделал возлияние вина на ее алтаре и стал ждать, но ждал напрасно, ответа не было на его мольбу. Но в тот момент, когда он повернулся, чтобы уйти, взгляд его случайно упал на его собственное отражение в большой золотой

чаше, из которой он делал возлияние, и ему показалось, что он стал прекраснее и моложе, что черты его утратили отпечаток прожитых лет, лицо стало нежно и юно, как лицо Одиссея, который много лет тому назад отплыл на черном судне, оставив за собой дымящиеся развалины злополучной Трои.

3

Пилон — каменный вал перед входом в египетский храм.

В этом превращении Скиталец видел вмешательство благосклонной к нему Афродиты, которая хотя и не проявляла своего присутствия в этой стране чуждых ей богов, но неизменно пребывала с ним. При мысли об этом на душе у него стало легко, как у мальчика, которому не знакомы ни горе, ни печали, а мысль о смерти никогда не является даже во сне.

Подкрепив свои силы яствами и вином, Одиссей поднял свой меч, дар Евриала, и собрался выйти из дома, как к нему вошел жрец Реи.

— Куда собрался ты, Эперит? — спросил ученый жрец. — Да скажи, что сделало тебя таким красивым и юным, словно десятки лет упали с твоих плеч?

— Что? Сладкий, крепкий сон! — ответил Скиталец. — Эту ночь я отлично спал, и усталость моих долгих скитаний отлетела от меня; я стал таким, каким был, когда отправлялся в путь через Кроваво-Красное море во мраке ночи!

— Продай ты секрет этого сна красавицам Кеми! — не без лукавства заметил престарелый жрец. — И ты ни в чем не будешь знать недостатка во всю свою жизнь!

— Я собрался в храм богини Гаттор, так как тебе, вероятно, известно, что сегодня она будет стоять на краю пилона и призывать к себе людей. Пойдешь ты со мною, Реи? — спросил Скиталец.

— Нет, нет, не пойду! Хотя я стар, и кровь уже медленно течет в моих жилах, но, как знать, быть может, если я посмотрю на нее, безумие овладеет и мной, и я, подобно другим, устремлюсь на свою погибель! Конечно, есть возможность слышать голос Гаттор и не погибнуть: это — дать завязать себе глаза, как это делают многие. Но и это средство редко помогает, так как почти каждый срывает повязку с глаз и смотрит на нее, а затем умирает. Не ходи ты туда, Эперит, прошу тебя, не ходи! Я люблю тебя, сам не знаю за что, и не хочу видеть тебя мертвым, хотя, быть может, для тех, кому я служу, было бы лучше, чтобы ты умер! — добавил задумчиво жрец как бы про себя.

— Не бойся, Реи! — успокоил его Скиталец. — Что суждено, того не миновать! Пусть никто не скажет, что тот, кто шел с оружием в руках против Сциллы, устрашился какого бы то ни было страха или какой бы то ни было любви!

Слушая его, Реи ломал руки и чуть не плакал, так как ему казалось ужасным, чтобы такой хороший человек и такой великий герой пал такой смертью. Но Скиталец не внял его мольбам и вышел из города. Жрец пошел проводить его. Скоро они вышли на дорогу, уставленную по обеим сторонам каменными сфинксами, которая вела от кирпичной, наружной городской стены до самых садов храма Гаттор. По этой дороге двигались теперь толпы мужчин всех народов и всех возрастов и сословий, начиная с вельможи, несомого в драгоценных носилках богато одетыми рабами, и кончая обрызганными грязью, изнеможденными рабами, несчастными калеками, слепцами и пр. За каждым мужчиной шли плачущие женщины. То были жены, матери, сестры или невесты путников. Ласковою речью и слезной мольбою старались они удержать своих близких от путешествия к Гаттор.

— Ах,

сын мой, сын мой! — воскликнула престарелая женщина. — Внемли голосу матери, не ходи туда, не смотри на нее! Ты увидишь ее и должен будешь умереть, а ты один остался у меня: два брата было у тебя; я их родила и вырастила; и оба они умерли, а теперь и ты тоже идешь на смерть!.. Откинь от себя это безумие! Ты мне дороже всех! Вернись со мною в город, вернись, сын мой!

Но сын не слушал матери и спешил все вперед и вперед к воротам Желания Сердца.

— О, мой супруг, мой ненаглядный супруг! — с плачем молила молодая женщина знатного рода, прекрасная собой, с младенцем на руках; одной рукой она держала свое дитя, другой ухватилась за шею мужа. — Я ли не любила тебя? Я ли не берегла тебя, не угождала тебе? Зачем же ты идешь туда — смотреть на смертоносную красоту Гаттор? Ведь, говорят, что она поражает красотой смерти! Разве ты совсем не любишь меня? Не любишь меня больше, чем ту, которая умерла пять лет тому назад, ту Меризу, дочь Рои, которую ты любил раньше меня? Смотри же, вот твое дитя! Ему всего одна только неделя… Я встала с ложа болезни, — ты это знаешь, — чтобы последовать за тобой и, быть может, поплачусь за это жизнью. Вот твой ребенок! Пусть он умолит тебя! Ради него откажись от своего безумия… Пусть я умру, если так суждено, но ты не иди на смерть! То не богиня, то злое наваждение, злой дух, вырвавшийся из преисподней, и ради нее ты идешь на погибель! Если я не по душе тебе, возьми лучше другую жену; я охотно приму ее в свой дом; только не ходи туда, где тебя ждет верная смерть!

Но глаза мужа были устремлены на край пилона, он не слушал голоса жены, а та продолжала молить его, истощая последние силы, пока не упала на краю дороги, где несчастная женщина и ребенок, наверное, были бы растоптаны несущимися к храму Гаттор колесницами, если бы Скиталец не отнес их в сторону от дороги.

И отовсюду неслись мольбы и слезы женщин, а толпы мужчин, не взирая на них, шли на смерть.

— Видишь теперь власть любви над людьми? — спросил жрец Реи. — Видишь, что женщина, если только она достаточно хороша, может привести к погибели всех мужчин?

— Вижу странное зрелище, — отвечал ему Скиталец, — я верю, что много крови и слез лежит на совести у этой богини Гаттор!

— А ты хочешь еще отдать ей и свою!

— Этого я не хочу, но взглянуть на нее, видеть ее лицо — я должен, — и ты не говори больше об этом!

Разговаривая таким образом, они пришли на громадную площадь перед бронзовыми воротами пилона, ведущими во внешний двор. Здесь столпилась многотысячная толпа; вскоре к воротам подошел жрец Гаттор и, взглянув сквозь решетку ворот, провозгласил:

— Желающие войти во двор и видеть святую Гаттор пусть подойдут ближе! Слушайте, Гаттор будет принадлежать тому, кто сумеет добыть ее; если же он не сможет пройти к ней, то падет, будет схоронен под храмом и никогда больше не увидит лица Солнца. С того времени, как Гаттор вновь вернулась в Кеми, 703 человека отправилась добывать ее, и 702 трупа лежат теперь под сводами этого храма, так как из числа всех их один только Фараон Менепта вернулся живым. Но места много еще для желающих — и потому, кто хочет видеть чудесную Гаттор, пусть войдет.

Тут вопли и мольбы женщин вновь огласили воздух; с плачем повисли они на близких сердцу. После долгих усилий некоторые сумели восторжествовать, но таких счастливиц было немного.

— Нет, ты, конечно, не войдешь во двор, — упрашивал Скитальца Реи, удерживая его за руку. — Образумься, молю тебя, отврати лицо от смерти и вернись к жизни со мной!

— Не трудись удерживать меня, Реи, я решил войти и войду! — отвечал Скиталец.

Тогда жрец Реи посыпал главу прахом и громко заплакал, потом, накрывшись плащом, побежал, не останавливаясь, ко дворцу царицы Мериамун.