Мечты и свершения
Шрифт:
Назвать всех инициаторов создания организации довольно трудно. Одним из ее вдохновителей был Иоханнес Лауристин, его поддержали Хендрик Аллик, Андрей Мурро, Оскар Сепре, Ольга Кюннапу, я и другие. Моя память не сохранила, что было прежде — яйцо или курица, то есть что было раньше — «вабе» (вангимая — тюремное бюро) или «кабе» (камбрибюро, камерное бюро). Мне представляется, будто первоначально было все же камерное бюро. «Кабе» были созданы во всех камерах, где политзаключенных было не меньше трех, потому что три человека было вроде минимума, необходимого для голосования, а там, где политзаключенных в общих камерах было менее трех, скажем, двое, то один из них был связной, держал связь с политзаключенными других камер. С образованием во многих камерах «кабе» появилась необходимость в центре, который объединял бы всех политзаключенных в одну
Кто мог стать этим координирующим центром? Скажем, бывшие депутаты Государственного собрания, которые пользовались большим авторитетом. Но дело затруднялось тем, что они сидели не в одной камере. Значит, координирующим центром бывшие депутаты стать не могли. Оставалось одно — создать центр на другой основе. При строгом соблюдении правил конспирации такой центр был создан.
Тюрьмы делились на отделения, каждое в пределах одного коридора с запирающимися дверями, за которыми всегда стояли надзиратели. Таким образом, составной единицей организации политзаключенных стало отделение, или коридор со всеми находившимися здесь камерами. Само собой образовалось бюро отделения, или «ябе» (яосконна бюро), которое координировало действия политзаключенных одного коридора.
После вынесения приговора политзаключенные помещались главным образом в пятом отделении. Здесь содержались в основном приговоренные к пожизненным каторжным работам и некоторое число осужденных на 15–20 лет. Каждая камера имела по 15–16 нар. Политзаключенные и уголовные сидели вместе. В некоторых камерах большинство составляли политзаключенные, а в некоторых — уголовники, осужденные за тяжкие преступления.
В пятом отделении были самые толстые стены и самые крепкие решетки. «Батарея» являлась раньше крепостью, ее стены, сложенные из плитняка, были толщиной более чем в сажень. В камере имелось сравнительно большое окно, которое было затянуто тонкой и густой сеткой и двойной решеткой из толстых железных прутьев. Свет через такую преграду проникал плохо. Особенно мешала мелкая сетка, зимой ее залепляло снегом, и в камере воцарялась полутьма.
В «каменном пароходе»
Мрак усугублял и без того тяжелые условия нашей жизни. Мы должны были безропотно терпеть все издевательства «черных». За малейшую провинность следовало наказание.
Приведу один документ о налагавшихся на политзаключенных Центральной тюрьмы дисциплинарных наказаниях в 1930 году (в нем укасано имя политзаключенного, количество проведенных им в карцере дней и число месяцев, на которые он был лишен «прав»):
«Силленберг, Йох — 41 день, 7,5 месяца; Шер — 23 дня, 5 месяцев; Вите — 12 дней, 4 месяца; Кулль — 10 дней, 2 месяца; Бауман — 14 дней, 3 месяца; Тульп — 57 дней, 5 месяцев; Ральф Пика — 24 дня, 11,5 месяца; Китсинг — 42 дня, 7 месяцев; Эрлих — 73 дня, 7 месяцев; Рейнштейн — 40 дней, 2 месяца; Рандорф — 17 дней, 12 месяцев; Аксель — 33 дня, 11,5 месяца».
А вот сведения за 1931 год. «37-я камера. Ойнас, Мюльберг, Кэппер, Борн, Апперсон — каждый по 6 месяцев лишения прав; Штамм — 12 дней, 6 месяцев; Сейн — 20 дней, 6 месяцев; Буш — 14 дней, 8 месяцев; Ханзен — 12 дней, 8 месяцев; Юргенсон — 974 месяца, Камберг — 6,5 месяца, Мурро — 8,5 месяца, Сеавере — 14 дней, 4 месяца; Типман — 8 дней, 6,5 месяца, в том числе 6 месяцев коллективного наказания всей камере.
35-я камера: Георг Абельс — 14 дней, 7,5 месяца; Мете — 10 дней, 7 месяцев; Прульян — 38 дней, 8 месяцев; Тыниссон — 12 дней, 9 месяцев; Лейман — 8,5 месяца; Йентсон — 8,5 месяца; Тиннори — 8,5 месяца плюс 3 дня; Роотси — 8,5 месяца; Pea — 3 дня, 9 месяцев; Мадаль — 10 дней, 9,5 месяца; Вольдемар Аллик — 12 дней, 8,5 месяца; Борис Кумм — 39 дней, 12 месяцев; Пеетрее — 7 дней, 7,5 месяца; Мяэматть — 6 дней, 12 месяцев, в том числе 8,5 месяца коллективного наказания всей камере.
39-я камера: Роотс — 7 дней, 5 месяцев; Саат — 10 дней, 7 месяцев; К. Паук — 7 дней, 11 1/4 месяца; Рейнсон — 7 дней, 13 месяцев; Антон — 10 дней, 12'Д месяца; Пообус — 28 дней, 11 1/4
22
ПА КПЭ, ф. 27, оп. 27–1, ед. хр. 721. 134
Надо сказать «сводка» составлена точно: я действительно просидел в 1931 году 65 дней в карцере, на 16 месяцев меня лишили «прав», то есть запретили читать, писать родным, не давали свиданий с близкими и т. д.
В Эстонии в тот период насчитывалось 12 тюрем. Число томившихся в них политзаключенных не было постоянным. В 1926–1927 годах их было 466, в том числе в Таллине: в Центральной тюрьме — 235, в «Сирина» — 70, в подследственной тюрьме — 15; в Валга — 17, в Пярну — 45, в Тарту — 44, в Нарве — 8, в Курессааре — 6, в Харку — 9, в Раквере — 5, в Вильянди — 12. [23]
23
ПА КПЭ, ф. 24, ед. хр. 749, л. 31.
Наиболее жестокий, прямо-таки террористический режим царил в Центральной тюрьме. Здесь «черные» зверски избили коммуниста Александра Каазика. Ему насильно сбрили бороду, что якобы вызывалось необходимостью установить его личность. Несмотря на все мучения, Каазика ничего не сказал. Я короткое время сидел с ним на улице Вене, в подследственной тюрьме, Каазик отбывал срок — 8 лет каторжных работ — в камере того отделения, где находились тяжкие преступники. Камера маленькая, на 7–8 человек. В этой же камере был еще Круузамяэ, обвинявшийся в устройстве побега из тюрьмы политзаключенным женщинам. [24]
24
Выйдя из тюрьмы, он уехал в Советский Союз, где работал механизатором сельского хозяйства, а позднее, после восстановления Советской власти, вернулся в Эстонию и сейчас работает преподавателем в Таллинском политехническом институте.
Сырость и холод. Пища скверная. За малейшее возражение сажают в карцер, часть которых вообще не отапливается. Обычная тюремная одежда при отправке заключенных в карцер заменяется тряпьем.
Свидание с родными разрешалось шесть раз в год. Это, конечно, при условии, если заключенный не наказан лишением права на свидание, а это делалось, как уже указывалось выше, весьма часто. Кстати, разговаривали заключенные с родными через двойную решетку, между которыми прохаживался надзиратель, зорко следивший, чтобы заключенному ничего не передавалось. Иногда же стоял надзиратель прямо за его спиной.
Приведу строки из одного письма, посланного нелегально 1 сентября 1931 года на имя Александра Круузамяэ в СССР.
Его автор, узница такой же тюрьмы, только в Вильянди, писала:
«Пользуюсь случаем, чтобы сообщить тебе в двух словах кое-какие новости о нашем „каменном пароходе“. Во-первых, сообщаю, что твоего „бизона“ на суповое мясо получила. Но того журнала, о котором ты упоминаешь в письме, я не видела и о нем ничего не слышала. Если бы задержали, мне бы сообщили. Очевидно, по дороге пропал. У нас задерживают все политические журналы и книги, а также все книги и журналы, которые рассказывают о достижениях социалистического строительства в Советском Союзе. „Технический раэбор“ по некоторым отраслям проходит, а общие итоги о достижениях и успехах строго запрещены. Например, журнал „Наука и техника“ проходит. В Таллине некоторые его получают. Но те номера, где несколько больше говорится об успехах, мы не видим. Исходя из этого, ты сам можешь ориентироваться, когда собираешься что-нибудь послать. В мае я была в Таллине в больнице; я впервые посетила это заведение — „повезло“. В это время там находилась и Лонни Вельс, с которой я лежала в одной палате. Ее совсем свалил ревматизм. На носилках принесли в больницу. Еще была там Лийза Прикс и из тартуских — Цильмер и Борн, ты, наверное, помнишь их. Пребывание в больнице превратилось для меня в приятное событие.