Мечты сбываются
Шрифт:
— Попало? — соболезнующе осведомляется Саша.
В глазах Баджи вспыхивает лукавый огонек:
— Дядя — глупый: поверил мне, что старухе померещилось!
— А как мы с тобой читали Пушкина — помнишь?
— «Прими с улыбкою, мой друг…», — бойко начинает Баджи, но тут же осекается. — Забыла, как дальше… — виновато говорит она и, словно оправдываясь, добавляет: — Я теперь хожу в женский клуб, учусь грамоте, азербайджанской.
— Надо бы тебе и русской грамоте учиться.
Баджи разводит руками:
—
— Было бы желание — учителя найдутся. Да хотя бы я! Хочешь?
— За добро, как говорится, воздастся добром! — отвечает Баджи, вспыхнув от радости.
В ожидании преподавателя ученица надевает свое лучшее платье, тщательно причесывается, прихорашивается.
Волосы у Баджи черные с синеватым отливом, слегка волнистые. Многие находят их красивыми. Но человек редко ценит то, чем обладает; Баджи, например, нравятся волосы светлые и кудрявые. Однажды перед приездом Саши она нагрела на жаровне шашлычный прут, завила им волосы мелкой кудряшкой. Не обошлось при этом без ожогов.
— Это что за баран? — поморщился Юнус при виде кудряшек. — Сейчас же — под кран!
Пришлось размочить кудри в воде, заплести волосы в тугие косы. Косы еще не успели высохнуть, как появился Саша. Баджи поймала его взгляд, скользнувший по влажным волосам.
— Только что вернулась из бани, — сказала она не моргнув и взялась за учебник.
Слушать, пересказывать сказки, рассказы, заучивать стихотворения — пожалуйста, сколько угодно! Это не составляет для Баджи особого труда; по-русски она говорит довольно свободно, хотя с акцентом и нередко путая падеж и род. Охотно учится она чтению и письму.
Но с грамматикой у Баджи упорные нелады. Подлежащее? Сказуемое? Обстоятельство образа действия? Зачем это нужно, не говоря уж о том, что это малопонятно? Видя, однако, что грамматике Саша придает большое значение, Баджи прикидывается заинтересованной.
Однажды ее все же прорвало:
— Подлежащее, сказуемое? Мужской, женский род? К чему это все?
— Чтоб научиться правильно говорить и писать, — спокойно объяснил Саша.
— А разве я плохо говорю?
— Неплохо, но все же с ошибками.
— Если захочу, не сделаю ни одной.
— Ну, это ты уже перехватила!
— Не сделаю! — упорствует Баджи. — Клянусь сердцей!
— Сердцей? — укоризненно переспрашивает Саша, покачивая головой. — А сердце — какого рода?
— Женского! — отвечает Баджи не задумываясь: все равно не додумаешься — в азербайджанском языке нет родов.
— Неверно.
— Ну, мужского! — легко уступает Баджи.
— Тоже неверно!
Ученица озадаченно разводит руками:
— Неужели среднего?
— А почему это тебя так удивляет? — спрашивает Саша.
Глаза Баджи задумчиво устремляются вдаль:
— По-моему, правильней было бы так: сердце мужчины — мужского
— Почему?
— Потому что сердце мужчины и сердце женщины совсем разные.
— Разные? Чем?
Он еще спрашивает! Эх ты… подлежащее — сказуемое! Обстоятельство образа действия!.. Видно, только из-за этого и приезжает он сюда из города, студент!
— У мужчин сердце глухое, жесткое, закрытое на замок, — отвечает Баджи.
Что-то вроде упрека слышится Саше в ее словах.
— А у женщин? — спрашивает он.
Баджи загадочно улыбается:
— Подумай-ка сам!
Теперь разводит руками преподаватель.
— Приезжай-ка к нам в Черный город, там мы еще об этом потолкуем! — говорит он на прощанье.
Однажды, после отъезда Саши, Баджи спросила Юнуса:
— Знает Саша, что я была замужем за Теймуром?
Юнус избегает говорить на эту тему — рана еще слишком свежа.
— Спроси сама, — отвечает он уклончиво.
О, как хотелось бы ей, чтоб Саша не знал!..
Баджи не была в Черном городе с тех пор, как ее взял к себе Шамси. Зачем ей было туда ездить? Бродить по грязным лужам? Томиться печалью о матери и об отце?
Совсем иными показались теперь Баджи трубы, и резервуары, и скамейка подле ворот, которые семнадцать лет сторожил Дадаш, встречая идущих на завод рабочих добрым словом «салам!» или «здравствуй!» Все, что некогда ей представлялось большим, словно уменьшилось, все, что когда-то казалось далеким и недоступным, — приблизилось. Как все изменилось!
Баджи постучалась в комнату, где некогда жила. Дверь открыла девочка лет десяти. У нее были черные, аккуратно заплетенные косички, в руке — карандаш.
— Отец еще на работе, а мать в больнице, родила мне сестренку, — сказала девочка, не спуская глаз с гостьи: красивая, без чадры!
— А где отец работает? — спросила Баджи.
— На нашем заводе.
«На нашем!..»
Баджи погладила девочку по голове и огляделась. Стены комнаты были оклеены новыми обоями, пол выкрашен, электрическая лампочка с бумажным самодельным колпаком спускалась с чисто выбеленного потолка. Видно, и здесь нашелся теперь кто-то вроде Юнуса.
И Баджи вспомнила, как жили здесь ее отец и мать в скудости и в нищете и как умерли, не дождавшись счастья. Сердце ее сжалось, и ей захотелось плакать. Но она постыдилась чужой девочки и отвернулась к окну. Здесь, у окна, коротала она дни после смерти матери, глядя на пустырь и грязные лужи, в которых копошились мазутники. Теперь лужи были засыпаны, выровнена изрезанная рытвинами земля и на желтом, свежем песке играли дети.
Совсем иной показалась Баджи и квартира тети Марии. Книжный шкаф занимал теперь место, где прежде стояла узкая полка, а на стене висели большие портреты бакинских комиссаров.